С особой силой испыталаонаэточувство,
когдаоноднаждыявилсякнейвдомс кучей покупок, весь обвешанный
пакетами и картонками, и пытался развязать их всеразом,нетерпеливорвал
шпагатзубами,покаБендисьон Альварадо искала ножницы, обламывал ногти о
твердые края картонок, а затем обеими руками вывалил все на стол, бурно дыша
от непонятного ей торжества, захлебываясь словами: "Гляди, что здесь,мать!
видишь?вотживаясиренаваквариуме,вот заводной ангел в натуральную
величину -- он будетлетатьпокомнатамизвонитьвколокольчик;вот
океанскаяракушка,видишь, какая громадная, но если приложить ее к уху, то
услышишь не шум океана, как это бывает с обыкновенными ракушками, амелодию
нашегонационального гимна! Славные вещицы, не правда ли, мать? видишь, как
хорошо быть богатым?" Но онанеразделялаеговосторгаимолчагрызла
кончики кисточек, которыми обычно раскрашивала птиц, и сердце ее разрывалось
отжалостик сыну, от воспоминаний о прошлом, которое она помнила и знала,
как никто другой; как никто другой, знала и помнила она, какуюценудолжен
былзаплатитьеесын, чтобы остаться в президентском кресле, чего ему это
стоило. "Это были не нынешние времена, сеньор,когдавласть--вотона,
осязаемая,зримая,всятут,когда она -- стеклянный шарик на ладони, как
любит говорить мой сын; это были времена, когда властьускользалаизрук,
какрыбасабало, когда она, не освященная ни Богом, ни законом, металась в
этомдворце,которыйбылтогдасущимбедламом".Вэтомбедламеего
преследовалажаднаястаятех, кто выдвинулся во время войны за Федерацию,
кто помог ему свергнутьтакогосильногодиктатора,какгенералипоэт
ЛаутароМуньос,дапребудетсним слава Господня вкупе с его латинскими
требниками и сорока двумя скакунами чистых кровей, но в благодарность за эту
услугу бывшие сподвижники потребовали поместья и скотизгнанныхизстраны
феодалов,поделилистранунаавтономныепровинции и, усевшись каждый во
главе провинции, заявили, что это и есть Федерация, за которую они проливали
своюкровь:"Изнашихжил,мойгенерал!"Онизаделалисьабсолютными
монархамивсвоихпровинциях,издавалисвоисобственныезаконы,
провозглашали национальными праздниками дни своего рождения, выпускалисвои
денежныезнаки,ставянанихсвоиличныеросписи, щеголяли в расшитых
серебром и золотом парадныхмундирах,инкрустировалибрильянтамизолотые
ножныиэфесысвоихсабель,носилитреуголкис павлиньим плюмажем, --
разумеется, все эти убранства они скопировали со старинных литографийэпохи
вице-королей.Онибыли мужланы, сеньор, неотесанные мужланы, и вламывались
во дворец безо всякого приглашения, зато преисполненные чувства собственного
достоинства: "Государство -- это мы, мой генерал,странапринадлежитнам,
всемнам,истрана,и этот дворец, ради этого мы шли на смерть, разве не
так?" -- они вламывались не одни, а со своими бабами, с целыми гаремами баб,
и со своей живностью, предназначенной для ублажения утробы, -- живностьэту
онитребовали с простого народа везде и всюду в качестве подати мира, чтобы
никогда не нуждаться в жратве; каждого из нихсопровождалаличнаястража,
своранаемныхварваров,сущихдикарей, которые ходили без сапог, в одних
смердючих портянках, почтинезналихристианскогоязыка,нозатобыли
обученывсеммошенничествампри игре в кости, в карты и прочее, прекрасно
владели любым оружием; из-за постоянногонашествиябесцеремонныхнезваных
гостей президентский дворец походил на цыганский табор, сеньор; здесь стояла
отвратительнаявонь,какбудторекиисторгалисюданечистоты во время
разлива; офицеры генерального штаба растаскивали посвоимдомамдворцовую
мебель;аведьэтобылодостояние республики, сеньор; они разыгрывали в
домино правительственные субсидии, играли день и ночь, необращаявнимания
напротестыБендисьонАльварадо, которая с ног сбивалась, чтобы навести в
этом хлеву хоть какой-то порядок, хоть немного прибрать, вымести кучигрязи
имусора;онабыла единственным человеком, который видел, что либеральное
движение федералистов выродилось во всеобщую гнусь, что все разлагается; она
безуспешно пыталась выгнать поганойметлойвсехэтихнегодяев,видяих
праздность,видя,какониразыгрываютвкартывысшиегосударственные
должности, как предаются содомному греху подроялемикакоправляютсяв
алебастровыеамфоры,хотяонапредупреждала:"Нет,сеньор,этоне
портативный унитаз, не ночной горшок, --этоамфора,ееподнялисодна
морского".
Вответ они гоготали и продолжали гадить в бесценные амфоры: "В
отместку свергнутым богачам, сеньора! Пусть не выдумывают всякие амфоры!"И
никтонемог им помешать, как никто, даже сам Господь Бог, не мог помешать
генералу Адриано Гусману напитьсянаправительственномприемепослучаю
десятойгодовщинывступленияпрезидентав должность. "Мы и вообразить не
могли, какую штуку он отмочит! Он явился вполномпорядке,вбелоснежной
формеизпрохладнойльняной ткани, без оружия, как и обещал мне накануне,
дав честноесловоофицера,чтооставиторужиедома.Егосопровождали
телохранителивштатском,французы,которыхонпереманилксебеиз
иностранного легиона; все онибылинагруженыподарками,которыегенерал
выписал из Кайенны, подарками для жен послов и министров; вручал подарки сам
Гусман,расшаркиваясьсперва перед супругом каждой дамы, испрашивая у него
разрешения преподнести ей подарок, -- этому бонтону его научилифранцузики:
так,мол,былопринятопри французском дворе; одарив дам, Адриано Гусман
уселся за столик в углу зала и стал любоваться танцами,качалодобрительно
головойи приговаривал, что ему, мол, это нравится, очень нравится, как они
танцуют, эти европейские франты; казалось, он мирносидитсебевкресле,
всемизабытый,ноявидел,чтоодинизтелохранителей накачивает его
шампанским, подливает и подливает в бокал, едваГусманотопьетглоток;в
конце концов он так налился этим шипучим питвом, что стал багровый и потный,
пуговицузапуговицей расстегивал свой белоснежный китель, а затем на него
напала икота, икота и отрыжка, он совсем осоловел, совсем обалдел,мать,и
вдруг,когдатанцынавремяпрекратились,поднялсясосвоегоместа,
расстегнул ширинку и принялся поливать из своего шланга все вокруг -- всеи
всех,мать; он мочился на тончайшие муслиновые подолы дам, на их страусовые
веера, на их туфельки, старый пьяница! Конечноже,поднялсяневообразимый
переполох,невообразимыйскандал,а этот Гусман продолжал свое дело и пел
при этом: "Это я, отвергнутый тобой любовник, орошаю розысадатвоего!О,
розычудные!"Иниктонеосмелился взять его за шиворот, никто, даже я,
потому что я знал: хотяуменябольшевласти,чемукаждогоизмоих
генералов-сподвижниковвотдельности,уменяеенедостаточно,чтобы
противостоять хотя бы двоим, составившим заговор". Это былотак,ноникто
ещене давал себе отчета в том, что президент, этот твердокаменный человек,
видит всех насквозь, знает, кто чем дышит, в то времякакегособственных
мыслейизамыслов не мог угадать никто, никто не мог предвидеть, на что он
способен; никто не знал, что его невозмутимость испокойствиепокоятсяна
трезвоми жестоком расчете, на великом умении выжидать, на великом терпении
до поры до времени сноситьвсе.Поэтомуглазаеговыражаливсеголишь
безмерную печаль, губы были бескровны, женственная рука не дрогнула на эфесе
сабливтотжуткийполдень,когдаему доложили, что командующий армией
Парсисо Лопес, упившись анисовойводкойдопотеричеловеческогооблика,
присталвнужникекдрагунскомуофицеруи, действуя как опытная шлюха,
принудил его к противоестественнымсношениямсним,НарсисоЛопесом,а
затем,придя в себя, страдая от унижения и злобы, схватил красавца драгуна,
приволок его в зал заседаний и пригвоздил его,какбабочку,кавалерийским
копьемкстене,забраннойгобеленомсизображениемвесеннего пейзажа;
несчастный драгун провисел на этой стене три дня, и никто не решилсяубрать
труп;меньшевсехбеспокоился об этом президент -- он следил лишь за тем,
чтобы товарищи по оружию не составили заговор против него, а наихвыходки
оннеобращалвнимания,--вконцеконцов, эти выходки способствовали
всеобщему убеждению, что рано или поздно бывшие сподвижникиуничтожатдруг
друга.