-- Этоон!Даздравствуетнастоящиймужчина!"--"Да здравствует!" --
завопили мужчины,женщиныимальчишки,выбегаяизтаверникитайских
закусочных,сбегаясьсовсехсторон. "Да здравствует! Да здравствует! Да
здравствует!" -- орали те, кто схватил под уздцы разгоряченных лошадей и кто
обступил карету, чтобы пожать руку самой власти; вся эта восторженнаятолпа
образоваласьтакнепосредственно, а главное, так быстро, что он едва успел
отвести сжимающую револьвер руку адъютанта, крикнув:"Нельзябытьтрусом,
лейтенант,онилюбятменя, не мешайте им!" Он был крайне взволнован таким
порывомлюбвиидругимиподобнымипорывами,причинойкоихонбылв
последующиедни,так что генералу Родриго де Агилару стоило большого труда
отговорить его отидеипрогулятьсявоткрытойкарете."Пустьпатриоты
отечества увидят меня с головы до ног! Никакой опасности, фигня все это!" Он
даженеподозревал,чтолишьвпортувзрывпатриотическоговосторга
произошелстихийно,авсепоследующиебылиорганизованыслужбой
безопасности,дабыублажать его без риска; накануне своей осени он был так
растроганизъявлениямилюбвиксвоейособе,чтопослемногихлет
затворничестваотважилсявыехатьизстолицы,велел раскочегарить старый
поезд, выкрашенный в цвета национального флага, и поезд, карабкаясь,словно
кот,покарнизамгромадногоцарстваунынияискорби, проползая сквозь
заросли орхидей и амазонских бальзаминов,пугаяобезьян,райскихптици
спящихнарельсахлеопардов,потащилсячерезвсюстрану к заснеженным
селениям, по родным местам президента, затерянным в пустынных уголках голого
плоскогорья; на станциях его встречали заунывной музыкой, уныло,словноза
упокой,звониликолокола,трепыхалисьтранспаранты,объявлявшиеего
апостолом, сидящим справа от Святой Троицы; к поезду сгоняли индейцев,дабы
показатьимсамувласть,скрытую в потусторонней полумгле президентского
вагона, но те, кто подходил поближе, видели в пыльном окне толькоудивленно
вытаращенные глаза, вздрагивающие губы, поднятую в приветствии растопыренную
ладонь;она,казалось,виситв воздухе сама по себе, ибо видна была лишь
одна эта растопыренная ладонь, аневсярука.Полковникохраныпытался
увестиегоотокна:"Осторожно,генерал, вы нужны родине!" -- на что он
возражал убежденно: "Не волнуйся, полковник, эти люди меня любят!" Затемон
переселс поезда на колесный речной пароход, чьи деревянные плицы, подобные
клавишам пианолы, оставляли за собой широкие и плавные, как вальс, кругина
воде,апароходплыл себе сквозь приторные запахи кустов гардении и смрад
гниющих на отмелях экваториальных саламандр, огибаядоисторическийломиз
костейзвероящеровизабытые Богом острова, на которые забираются грузные
сирены, плыл, а вдали пламенел закат, подобный пожарищу огромных исчезнувших
городов, а на берегу вставали выжженные зноем нищие селения: жители выходили
на берег поглазеть на пароход, выкрашенный в цветанациональногофлага,и
едваразличалирукувшелковойперчатке,слабо машущую из иллюминатора
президентской каюты руку, а он, видя, как люди на берегу машут емулистьями
маланги, которые заменяли флаги, ибо в этих нищих селениях их не было, видя,
как некоторые бросаются вплавь, чтобы доставить на борт кто живого козленка,
ктогигантский,какслоновьяступня, клубень ньяме, кто корзину дичи для
президентскойпохлебки,растроганновздыхалвцерковноммракекаюты:
"Смотрите, капитан, они плывут следом! Как они любят меня!"
Вдекабре,когдав карибских странах наступает весна, он подымался в
карете по серпантину горной дорогикодинокому,возведенномунавершине
самой высокой горы зданию приюта, где коротал вечерок-другой, играя в домино
сбывшимидиктаторамиразныхстранконтинента,сосвергнутымиотцами
различных отечеств, с теми, кому он много лет назад предоставил политическое
убежище;онистарилисьподсеньюегомилостивогогостеприимства,эти
болтливыеживыемертвецы,восседающиевкреслахнатеррасеприютас
отрешенным видом,погруженныевиллюзорныемечтанияонекоемкорабле,
которыйоднажды приплывет за ними, открывая возможность вернуться к власти;
этот приют, этот дом отдыха для бывших отцов отечеств был построен, когда их
стало много, хотя для генерала все онибылинаоднолицо,ибовсеони
являлиськнемунарассветевполнойпараднойформе,напяленной
шиворот-навыворот поверх ночной пижамы, с сундуком,полнымнаграбленныхв
государственнойказнеденег,испортфелем, в котором были все регалии,
старые конторские книги с расклеенными на их страницах газетными вырезками и
альбом с фотографиями; этот альбом каждыйвновьприбывшийотецотечества
показывалгенералу,словноверительныеграмоты,бормоча:"Взгляните,
генерал, здесь я еще вчинелейтенанта,аздесь--привступлениина
президентскийпост,а вот здесь -- в день шестнадцатой годовщины прихода к
власти, а вот здесь.
..", -- но генерал не обращал ровно никакого внимания ни
на самого вновь прибывшего, ни на его альбом, которымтоттщилсязаменить
верительныеграмоты,ибосчитал,заявляяотомвовсеуслышание,что
единственный достойный документ, могущий удостоверитьличностьсвергнутого
президента,--этосвидетельство о его смерти; он с презрением выслушивал
напыщенную речугу очередного вновь прибывшего, в которойтотзаверял,что
прибылненадолго,временно: "Лишь до того часа, мой генерал, пока народ не
призовет меня обратно!" Но генерал знал, что все это пустые слова,болтовня
-- всеэтиизбитые формулы церемонии предоставления политического убежища!
Он слышал одно и то же от каждого из них, начиная от самого первого и кончая
самым последним, от того, кто был свергнут, и от того, кто свергал, ибо того
тоже свергли в свою очередь. Какбудтонезнаютвсеэтизасранцы,что
политикатребуетмужества,что власть дело такое: уж тут ежели что с возу
упало, то пропало, и нечего сохранять идиотскиеиллюзии!Парумесяцевон
привечалвновьприбывшегов президентском дворце, играя с ним в домино до
тех пор, покабывшийдиктаторнепроигрывалнашемугенералупоследний
сентаво,и тогда в один прекрасный день генерал подводил его к окну с видом
на море, заводил душеспасительную беседу,сетуянабыстротечностьжизни,
которая,увы,направленатольководнусторонуиникогонеможет
удовлетворить, не жизнь, а сплошной онанизм, уверяю вас! Но есть и утешение;
взгляните, видите тот дом на скале? Видите этот громадный океанский корабль,
застрявший на вершинах гор? На этомкораблеотведенадляваспрекрасная
каюта--светлаякомната.Тамотличноепитание... там у вас будет уйма
свободного времени... отдыхайте вместестоварищамипонесчастью...там
чуднаятеррасанадморем!Онисам любил отдыхать в этом доме, на этой
террасе, но не столько ради удовольствия сыгратьвдоминосэтойсворой
импотентов,сколькорадитого,чтобыпотешитьсебятайнойрадостью,
посмаковать преимущество своего положения: он--неодинизних;ион
наслаждалсяэтимсвоимположениеми,глядянаэти ничтожества, на это
человеческое болото, старался житьнавсюкатушку,делатьявьюсладкие
грезы, ублажать греховные желания, преследуя на цыпочках податливых мулаток,
которыеподметали в доме в ранние утренние часы, -- он крался по их следам,
ведомый свойственным этим женщинам запахомдрянногобриллиантинаиобщих
спален,и выгадывал, чтобы оказаться с одной из них наедине и потоптать ее,
как петух курицу, в каком попало углу, слушая, как онаквохчетвтемноте,
какхихикаетоткровенно:"Ну вы и разбойник, мой генерал! Ненасытны не по
годам!" Но после минут любви на него нападала тоска, и он, спасаясь отнее,
пелгде-нибудьвуединенномместе,гдениктонемогего увидеть: "О
январская луна! Взгляни: у твоего окна моя печальстоитнаэшафоте!"Это
быливесныбездурных знамений, без дурных предвестий, и настолько он был
уверен в преданности своего народа, что вешал свой гамак далеконаотшибе,
водворе особняка, в котором жила его мать, Бендисьон Альварадо, и проводил
там часы сиесты в тени тамариндов, без охраны, и ему снились рыбы-странницы,
плывущие в водах того же цвета, что и стеныдворцовыхспален.