"Бросиммонету, -- сказал он, -- и ежели выпадет "орел" -- умрешь ты, ежели
"решка" -- я". Но Патрисио Арагонес возразил на это,чтоумеретьпридется
обоим,ибо,сколько ни кидай монету, всегда будет ничья: "Разве вы забыли,
мой генерал, что президентский профильотчеканенсобеихсторон?"Тогда
генералпредложилразыгратьихжизнив домино: кто выиграет большинство
партий из двадцати, тому и оставаться в живых."Идет,--сказалПатрисио
Арагонес,-- с большим удовольствием, мой генерал, но при одном условии! Вы
должны даровать мне право выигрывать у вас". Такое правобылодаровано,и
ониселииграть,иПатрисиоАрагонес,который раньше проигрывал только
потому, что выигрывать емубылозапрещено,выигралвседвадцатьпартий
подряд,вседвадцатьожесточенных схваток и, в изнеможении утерев рукавом
пот с лица, сказал со вздохом: "Ничего не поделаешь, мой генерал, мнеочень
жаль,ноянехочуумирать".Итогдаон, складывая костяшки домино в
деревяннуюкоробочку,укладываяихаккуратнозарядомряд,заговорил
напевно,с расстановкой, как школьный учитель, объясняющий урок, что у него
тоже нет желания насильственно умереть, тем более из-за проигрыша вдомино,
что он умрет своей смертью в положенное ему время, умрет в своей постели, во
сне,какэтобылопредсказаноещевсамомначалеегоэпохи
гадалкой-провидицей, которая узрела его судьбу,глядявлоханьсводой.
"Впрочем, -- продолжал он, -- если хорошенько подумать, то и здесь ничего не
известно,ибо моя мать, Бендисьон Альварадо, родила меня не для того, чтобы
я вечно оглядывался на то, что там вилами по воде писано, а для того,чтобы
повелевал.Ивообще,я -- это я, а не ты, и благодари Бога, что это всего
лишь шутка". Он не подумал тогда, что это вовсе не шутка -- жизньнакону,
непредполагал, что скоро одному из них и впрямь выпадет смертный жребий. И
вот это случилось.
Он вошел в комнату Патрисио Арагонеса и застал его в предсмертных муках
-- шансовнаспасениенебыло,слишкомвеликабыладозавнесенного
отравленнойстрелойяда.И вот он вошел и с порога приветствовал Патрисио
вскинутой вверх рукой, жестом римлян: "Благослови тебя Бог, храбрец!Велика
честь--умеретьза отечество!" А затем, сев подле постели умирающего, он
оставался с ним все время, пока длилась агония, собственноручно подносил ему
облегчающие страдания снадобья, поил его ими с ложечки, а Патрисио Арагонес,
хотяинеотказывалсяотэтихухаживаний,принималихбезмалейшей
благодарности и, проглотив очередную порцию лекарств, выкладывал все, что он
думалвэти минуты: "Я ненадолго покидаю вас одного в этом дерьмовом мире,
мой генерал... чует мое сердце, что очень скоро мы повстречаемся свамина
самомднепреисподней:я--скрученныйвморской узел, согнутый в три
погибели этим ядом; вы -- с собственной головой в руках, не знающий, куда ее
приткнуть.
.. чует мое сердце, что очень скоро мы повстречаемся свамина
самомднепреисподней:я--скрученныйвморской узел, согнутый в три
погибели этим ядом; вы -- с собственной головой в руках, не знающий, куда ее
приткнуть... извините за откровенность, мойгенерал,нотеперьяговорю
толькочистуюправду... теперь я могу сказать, что никогда не любил вас --
это вы почему-то вбили себе в голову, будто я вас люблю... а я ненавидел вас
всегда... с той поры, когда я по вашей милостипотерялсвободу...лишился
возможности жить вольным бродягой... с той поры я каждый день молился, чтобы
васпостигласмерть, мучительная или легкая -- все равно... лишь бы с вами
было покончено, лишь бы вы расплатились своей жизнью за искалеченнуюмою...
ибочтожеповашеймилостисомнойсделали?..деревянными молотами
расплющивали мне ступни, уродовали мои ноги,покаонинестали,подобно
вашим,плоскостопными,поканесталидвигатьсямедленно,какноги
лунатика...прокалывалимнемошонкусапожнымшилом,чтобыиуменя
образовалась кила... заставляли меня пить скипидар, чтобы я разучился читать
иписать,забылграмоту,ибои вы ее не знали... а ведь скольких трудов
стоило моей бедной матери мое учение!.. вы заставляли меня исполнятьмногие
вашипарадные официальные обязанности вовсе не потому, что приберегали себя
для других, более важных, более необходимых отечеству дел, как выпостоянно
повторяли, а потому, что даже у самого что ни на есть храбреца задница так и
стынет от страха, когда он, коронуя на конкурсе красоты очередную потаскуху,
незнает,скакой стороны вот-вот обрушится на него смерть... извините за
откровенность, мой генерал!.."Ноонбылуязвленнестолькодерзостью
ПатрисиоАрагонеса,сколькоего неблагодарностью: "И это говоришь ты? Ты,
кто жил здесь как король, кому я дал то, чего никогданикомузавсюсвою
жизньнедавал? Ведь даже собственных своих женщин я предоставил тебе!" Но
тут Патрисио Арагонес перебил его: "Не надо об этом, мой генерал... Лучше уж
бытьполнымкастратом,нежелипокрыватьэтихнесчастныхженщин,этих
замученныхматерей,нежелизаваливатьих,какзаваливают для клеймения
телок, с той лишь разницей, что телки брыкаются и ревут,аэтиравнодушно
подставляютсвоизады--задытощихкоров,продолжая при этом чистить
картошку или окликая товарок, чтобытеприсмотрелизарисовойкашейна
плите:как бы она не подгорела, пока длится это занятие... Только вы можете
называть это тупое совокупление любовью,мойгенерал,потомучтоничего
другоговыникогданезнали,--извините за откровенность!" И тогда он
заорал: "Замолчи! Заткнись, черт бытебяпобрал!Заткнись,нетобудет
худо!"НоПатрисио Арагонес продолжал спокойно и рассудительно: "Нет, я не
буду молчать, мой генерал... что вы можете со иной сделать?.. убитьменя?..
нояитакпочтиужемертв... вы бы лучше не упускали случая взглянуть
правде в лицо, мой генерал.