Вкус у нее был никакой,техника беспорядочная, общийтон ужасающий; и
все же люди,для которыхмузыкаисентиментальность -- одно, или те, кто
желал,чтобыпесни доносили духобстоятельств, в которых они ихкогда-то
впервые услышали,благодарноотыскиваливмогучихзвукахееголосаи
ностальгическоеутоление,ипатриотическийпорыв.Считалось,чтоона
особеннотрогает душу, когда звучит в ее пении нота буйногобезрассудства.
Кабы невопиющаяфальшьэтих порывов,ониещемоглибыспасти ееот
законченной пошлости. Но то мелкое ижесткое, чтозаменяло Славскойдушу,
лезлоиз ее пениянаружу, и наивысшим достижением еетемперамента, -- был
водокрут,ноникакне вольныйпоток. Когда теперь в каком-нибудь русском
доме заводятграммофон,и слышится еезаконсервированное контральто,я с
некоторым содроганиемвспоминаю эту мишурную имитациювокального апофеоза:
последний страстныйвопльобнаруживалвсюанатомиюрта,красивовеяли
иссиня-черные волосы, скрещенные рукипритискивали к грудиувитую вленты
медаль,--онаблагодарилазаоргиюоваций, и ее широкое, смуглое тело
оставалосьскованным,дажекогдаонакланялась,втиснутоевтугой
серебристыйатлас, придававший ей сходство не то со снежнойбабой, не то с
почетной ундиной.
4
Теперь выувидитеее (ежели цензор не сочтетдальнейшее оскорблением
религиозного чувства)преклонившей коленавмедовойдымкепереполненной
русской церкви, сладко плачущейбок о бокс женойиливдовой(она-тов
точности знала -- с кем) генерала, чье похищение так ловко устроил ее муж, и
так толково произвели те крупные, расторопные,безымянныемужчины, которых
шеф прислал в Париж.
Вы увидите ее также в иной день,два-три годаспустя,поющей в одной
квартирке на рюЖорж-Санд для тесного круга поклонников, -- смотрите, глаза
еечутьсужаются, поющаяулыбка тает,этомуж, задержанныйулаживаньем
последних деталей одного подручного дельца, проскальзывает в залу и с мягким
укоромотвергаетпопытку седого полковникауступитьему место;и сквозь
бессознательныерулады,изливаемыевдесятитысячныйраз,она(слегка
близорукая, как Анна Каренина)вглядывается в мужа, пытаясь различить некие
знаки, и вот,когда та,наконец,потонула, иуплылирасписные челны,и
последнийпредательскийкругнаповерхностиВолги-реки(округСамара)
расточился в унылой вечности, -- ибо эту песню она всегда пела последней, --
муж подошел к ней иголосом,которогонемогли заглушить никакиехлопки
человеческих рук, произнес:
-- Маша, завтра уж дерево срубят!
Пустячок насчетдерева был единственнойактерскойшалостью,которую
Голубковпозволилсебе за всевремясвоеймирной,по-голубиномусерой
карьеры.
Мы простим ему эту несдержанность, если припомним,что речь шлао
последнем изгенералов, стоявшиху него на пути, и что событияследующего
дняавтоматическиприводилиего кизбранию.Последнеевремя ихдрузья
ласково подшучивали (птичка русского юмора легконасыщаетсякрошками)над
забавной распрей двух больших детей: она вздорнонастаивала, чтобысрубили
разросшийсястарыйтополь,затемнявшийокноеестудиивихлетнем
пригородномдомике,аонуверял,чтоэтот стойкийстарик -- средиее
поклонников самый цветущий (уморительно, правда?) и хотябы поэтому следует
его пощадить. Отметим еще грубовато-добродушную дородную даму в горностаевом
палантине,корящую галантногогенерала за слишком поспешную капитуляцию, и
сияющую улыбку Славской, раскрывшей холодные, словно студень, объятия.
Назавтра, под вечер, генерал Голубков проводил жену к портнихе, посидел
тамнескольковремени, читая"Paris-Soir",а затембыл еюотправлен за
платьем,котороеона собираласьрасставить, дазапамятовалаприхватить.
Черезуместныепромежуткивременионасносноизображалателефонные
переговоры с домом, громогласно направляя мужнины поиски. Армянка-портниха и
белошвейка, маленькая княгиня Туманова, немалопотешались в смежной комнате
над разнообразием ее деревенской божбы (помогавшей непересушитьроль, для
импровизирования которой одноголишь воображения ей не хватало). Это сшитое
на живую нитку алиби предназначалось не для латания прошлого на случай, если
вдруг что-то несладится,-- ибо "не сладиться" ничегоне могло; а просто
должно было снабдить человека, итак стоявшего вне любых подозрений, рутинным
отчетомоего передвижениях, если кому-либо приспичитвдруг выяснять, кто
виделгенералаФедченкопоследним.Перерывдостаточноеколичество
воображаемыхгардеробов,Голубков объявилсяс платьем(разумеется, давно
лежавшим в машине). Пока жена продолжала примерку, он успел дочитать газету.
5
Тридцатипяти, примерно, минут его отсутствия хватило слихвой. Около
того времени, когда она принялась дурачиться смолчащим вмертвую телефоном,
он, уже подобрав генерала на пустынном углу, вез его на выдуманное свидание,
заблаговременнообставленноетак,чтобысделатьеготаинственность
натуральной, а участие внем --непременным долгом. Через несколько минут,
он заглушил мотор, и оба вылезли из машины.
-- Это не та улица, -- сказал генерал Федченко.
--Не та, --сказал генералГолубков,--номашину лучше оставить
здесь. Не нужно, чтобы онамаячила перед кафе. Мы пройдем этой улочкой, тут
рядом. Всего две минуты ходьбы.
-- Хорошо, пойдемте, -- сказал старик и откашлялся.
Улицы вэтойчастиПарижа носятимена различныхфилософов,иту,
которой они пошли, некий начитанный отец города назвал "рю Пьер-Лябим".Она
неторопливовтекала, минуя темную церковь и какие-тостроительныелеса, в
смутный кварталзапертых особняков, отрешенно стоявшихпосреди собственных
парков за чугуннымиоградами, на которых медлили попути с голых ветвей на
мокрую мостовую умирающие кленовыелистья.