Времяотвременионалюбила
возвращатьсяпешком,принадлежак тем хрупким, но крепеньким
девушкам, что способны бегать, прыгая через барьеры,игратьв
хоккей,карабкатьсяпоскалам, а после еще отплясывать шимми
"добезумногобледногочаса"(цитируюизмоегопервого
стихотворения,обращенногокней).Обыкновенно она надевала
свой "индийский" наряд, род сквозистого покрова, облекавшего ее
скуповатыйкупальник,иследуявплотнуюзанейиощущая
уединенность,укромностьивседозволенностьсна, я впадал в
животноесостояниеииспытывалтрудностиприходьбе.По
счастью,неуединенность, не столь уже и укромная, удерживала
меня, но моральнаярешимостьсделатьсерьезнейшеепризнание
прежде, чем я стану любиться с ней.
Моревиделосьсэтихоткосов расстеленным далеко внизу
величавыми складками, и медлительность,скоторойвследствие
расстоянияи высоты подступала возвратная линия пены, казалась
слегка шутовской, ибо мы понимали, что волны, как и мы, сознают
стреноженность их побежки, и при этом-такаяотчужденность,
такая торжественность.
Внезапно откуда-то из окружавшей нас природной неразберихи
донесся рев неземного блаженства.
- Господи-боже,-сказалаИрис,-надеюсь,этоне
счастливый беглец из"КаннеровскогоЦирка".(Неродственник
пианиста, - так по крайней мере считалось.)
Теперьмы шли бок о бок: тропинка, перекрестив для начала
с полдюжины раз основную дорогу, становилась пошире. В тот день
я по обыкновениюпрепиралсясИрисотносительноанглийских
названийтехнемногихрастений,которыеумелотличить:
ладанника и цветущей гризельды,агавы(которуюонаназывала
"столетником"),ракитникаимолочая,миртаиземляничного
дерева. Крапчатые бабочки, будто быстрые бликисолнца,тами
сям сновали в случайных тоннелях листвы, а раз кто-то огромный,
оливковый,срозовым отливом где-то внизу ненадолго присел на
головку чертополоха. О бабочках я не знал ничего дасобственно
изнатьнежелал, особенно о ночных, мохнатых - не выношу их
прикосновений:дажепрелестнейшиеизнихвызываютвомне
торопливыйтрепет,словно какая-нибудь летучая паутина или та
пакость, что водится в купальнях Ривьеры, - сахарная чешуйница.
В день, находящийся ныне в фокусе, памятный событьями куда
более важными, но несущий ивсякогородасинхроннуючепуху,
приставшую к нему, как колючки, или въевшуюся наподобие морских
паразитов,мыувидали,какдвижется рампетка между цветущих
скал, а следом появился старик Каннер с панамой,свисавшейна
тесьмеспуговицыжилета;белыелоконывеяли над багровым
челом, и весь его облик источал упоенье, которого эхомы,без
сомнения, и услыхали минуту назад.
Послетого,какИрис,не медля, описала ему авантажное
зеленое существо, Каннер отвергегокакeine"Пандору"(во
всякомслучае,таку меня записано) - заурядную южную Falter
(бабочку).
"Aber(однако),-пророкоталон,воздевая
указательныйпалец,-есливам угодно взглянуть на истинный
раритет, досейпорыниразунезамеченныйкзападуот
NiederOsterreich, то я покажу вам, кого я сейчас поймал."
Онприслонилрампеткукскале (рампетка сразу упала, и
Ирисуважительноееподняла),ирассыпаясьвзатухающем
аккомпанементепространнойпризнательности(кому?- Психее?
Ваалзевуву? Ирис?), извлек из отделения своейсумкиконвертик
длямарокинежновытряс из него на ладонь сложившую крылья
бабочку.
Бросив на нее единственный взгляд, Ирис сказала,чтоэто
всего лишь крошечная, совсем еще молодая белянка-капустница. (У
нейимеласьтеория,что,скажем,комнатные мухи постепенно
растут.)
- Теперь смотрите внимательно, - сказал Каннер,игнорируя
еедиковинноезамечаниеи тыча сжатым пинцетом в треугольное
насекомое. - То, что вы видите, это испод:левоеVorderflugel
("переднеекрыло")снизу белое, а левое Hinterflugel ("заднее
крыло") - желтое. Янестанураскрыватьейкрылья,однако
надеюсь,вы поверите тому, что я собираюсь сказать. С наружной
стороны крыла, которой вам не видно,этаразновидностьимеет
такие же как у ее ближайшей родни - у малой белянки и у белянки
Манна,обе встречаются тут на каждом шагу, - типичные пятнышки
на переднем крыле, а именно, точку у самца и черное Doppelpunkt
("двоеточие") усамки.Сисподупунктуацияунихувсех
обратная и лишь у вида, сложенный образчик которого лежит перед
вами у меня на ладони, крыло снизу чистое - типографский каприз
Природы! Ergo - это Эргана.
Одна из ножек лежащей бабочки дернулась.
- Ой, да она же живая! - вскрикнула Ирис.
- Не волнуйтесь, не улетит, - одного сдавливанья довольно,
- успокоительноответилКаннер,спуская образчик назад в его
прозрачнуюпреисподнюю,ипобедоноснопомахавнапрощание
руками и рампеткой, он полез дальше наверх.
- Скотина!-простонала Ирис. Мысль о тысячах замученных
им крохотных тварей томила ее, впрочем, несколько днейспустя,
когдаИворповелнаснаконцертКаннера(поэтичнейшее
исполнение Грюнберговойсюиты"LesChateaux"),онаотчасти
утешиласьпрезрительным замечанием брата: "Вся эта его возня с
бабочками-просторекламныйтрюк".Увы,я,как
собратсумасшедший, понимал, что это не так.
Все,чтомнеоставалось проделать, чтобы впитать в себя
солнце, достигнув нашей полоскипляжа,этоскинутьрубашку,
шортыитапочки.Ирисвыпутываласьизсвоейоболочкии
ложилась, голорукая и голоногая, на полотенцерядомсомной.
Мысленно я репетировал заготовленную речь. Пес пианиста сегодня
довольствовалсяобществомстатнойстарухи-его (пианиста)
четвертойжены.