Странное я испытывал чувство: как будто от меня оторвали
кусокибросилизаборт,какбудтоярванулсявперед,
одновременноотваливая в сторону. Второе движение возобладало,
и скоро мы соединились с Ирис под дубом.
Стрекотали сверчки, сумрак заливал маленький пруд,илуч
наружногофонаряотблескивалнадвухзастывшихмашинах. Я
целовал ее губы, шею, бусы, губы. Онаотвечаламне,разгоняя
досаду, но прежде чем ей убежать на празднично озаренную виллу,
я ей высказал все, что думал о ее идиотическом братце.
Иворсамоличнопринесмнеужин-прямонастолик у
постели, - с умело упрятанным смятеньем артиста, чьеискусство
осталосьнеоцененным,сочаровательнымиизвинениямиза
причиненную мне обиду и с "у вас вышли пижамы?", аяотвечал,
что,напротив,я скорее польщен, и вообще я летом всегда сплю
голым, авсадпредпочелнеспускатьсяизопасения,что
небольшаямигреньпомешаетмневстатьвровеньсего
восхитительным перевоплощением.
Спал я урывистоилишьвпервыепослеполуночныечасы
неощутимовпалвболееглубокоезабытье(без всякой на то
причиныпроиллюстрированноеобразоммоейпервоймаленькой
возлюбленной-втраве, посреди плодового сада), откуда меня
грубовытряхнулотарахтеньемотора.Янабросилрубашку,
высунулсявокно,вспугнувстайкуворобьев из жасмина, чья
роскошная поросльдостигалавторогоэтажа,исосладостой
оторопьюувидел,как Ивор укладывает сумку и удочку в машину,
чтостояла,подрагивая,едвалиневсамомсаду.Было
воскресенье,и я полагал, что он целый день проторчит дома, ан
глядь, - он уже уселся за рульизахлопнулдверцу.Садовник
обеимирукамидавалтактическиенаставления, тут же стоял и
пригожий мальчик садовника сметелкойдляпылиизсинихи
желтыхперьев.Вдругяуслышалеемилый английский голос,
желавшийбратуприятногопрепровождениявремени.Пришлось
высунутьсяподальше,чтобыувидеть ее: она стояла на полоске
прохладной и чистой травы, босая, сголымиикрами,вночной
сорочкеспросторнымирукавами,повторяяшутливыеслова
прощания, которых он расслышать уже не мог.
Через лестничнуюплощадкуяпроскочилвватер-клозет.
Несколькоминутспустя,покидаябурливый,жаднодавящийся
приют, я увидел ее по другую сторону лестницы. Онавходилако
мнев комнату. Моя тенниска, розовато-оранжевая, как семужина,
не смогла укрыть моего безмолвного нетерпения.
- Не выношу очумелого вида вставших часов, - сказала Ирис,
потянувшись коричневой нежнойрукойкполке,накоторуюя
пристроилстаренькиепесочныечасики,выданныемневзамен
нормального будильника.
- Не выношу очумелого вида вставших часов, - сказала Ирис,
потянувшись коричневой нежнойрукойкполке,накоторуюя
пристроилстаренькиепесочныечасики,выданныемневзамен
нормального будильника.Широкийрукавеесоскользнул,ия
поцеловал душистую темную впадинку, которую мечтал поцеловать с
первого нашего дня под солнцем.
Ключвдвери не действовал, я это знал, но все же сделал
попытку,вознаградившуюменядурацкимподобиемвереницы
щелчков,ничегорешительнонезамкнувших.Чьишаги,чей
болезненный юный кашель доносится с лестницы?Да,разумеется,
этоЖако,мальчишкасадовника, по утрам протирающий пыль. Он
может впереться сюда, сказаля,ужеговорясзатруднением.
Чтобы начистить, к примеру, вот этот подсвечник. Ох, ну что нам
задело,шепталаона,ведьон всего лишь усердный ребенок,
бедный приблудыш, как все наши собаки ипопугаи.Апузикоу
тебя все еще розовое, точно, как майка. И пожалуйста, милый, не
забудь смыться, пока не будет слишком поздно.
Какдалеко,какярко,какнетронутовечностью,как
изъедено временем! В постели попадались хлебные крошкиидаже
кусокоранжевойкожуры. Юный кашель заглохнул, но я отчетливо
слышал скрипы, осмотрительные шажки, гудение в ухе, прижатомк
двери. Мне было лет одиннадцать или двенадцать, когда племянник
моегодвоюродногодеда приехал к нему в подмосковную, где и я
проводил то жаркое и жуткое лето.Ссобойонпривезпылкую
молодуюжену-прямососвадебногообеда.Назавтра,в
полуденный час, в горячке фантазий илюбопытстваяпрокрался
под окно гостевой на втором этаже, в укромный угол, где стояла,
укоренясьвжасминовых джунглях, забытая садовником лестница.
Она доставала лишь до верхушек закрытых ставень первогоэтажа,
ихотьянашел над ними зацепку, какой-то фигурный выступ, я
тольковсегоисмог,чтоухватитьсязаподоконник
приотворенногоокна,изкоторогоисходилислитные звуки. Я
различил нестройный рокот кроватных пружин иразмеренныйзвон
фруктовогоножичканатарелке рядом с ложем, один из столбов
которого мне удалось разглядеть, до последней крайности вытянув
шею; но пуще всего меня завораживали мужские стоны,долетавшие
изневидимойчастикровати. Сверхчеловеческое усилие одарило
меня видом семужной рубахи на спинке стула. Он, упоенный зверь,
обреченный, подобно многим и многим, на гибель, повторял ее имя
снарастающейсилойиковремени,когданогауменя
соскользнула,он кричал уже в полный голос, заглушая шум моего
внезапного спуска в треск сучьев и метель лепестков.
10.
Аккурат перед тем, как Ивор вернулся с рыбалки, я перебрался
в "Викторию", и там она ежедневно меня навещала. Этого не
хватало, но осенью Ивор отбыл в Лос-Анжелес, чтобы вместе со
сводным братом управлять кинокомпанией "Amenic" (для которой
через тридцать лет, спустя годы после гибели Ивора над Дув-
ром, мне довелось сочинить сценарий по самому популярному в
ту пору, но далеко нелучшему из моих романов - "Пешка берет
королеву"), и мы вернулись на нашу любимую виллу в действи-
тельно очень приличном "Икаре", подаренном нам на свадьбу ра-
чительным Ивором.