Ямогвывозитьженуна
любой из курортов мира без того, чтобы неделями дожидаться визы
иполучить,возможно, отказ в визе на возвращение в случайную
страну нашего обитания, в данном случае - Францию, - по причине
неких изъянов в наших бесценных и презренных бумагах.Ныне(в
197О-м),когда моему британскому паспорту унаследовал не менее
мощный американский, я все еще сохраняю тот 22-гогодаснимок
загадочногомолодогочеловека,какимябылтогда,-с
загадочнойулыбкойвглазах,приполосатомгалстукеис
вьющимисяволосами.ПомнювесенниепоездкинаМальтуи в
Андалузию, однако каждое лето, около 1июля,мыприезжалив
Карнавоипроводилитаммесяц,а то и два. Попугай помер в
25-м, мальчишка-лакей исчез в 27-м. Ивор дважды навещалнасв
Париже,и полагаю, она с ним встречалась также в Лондоне, куда
наезжала по крайности раз в год, чтобы провести несколькодней
с"друзьями",мне не знакомыми, но по-видимости безвредными -
хотя бы до некоторой степени.
Мне полагалось быть намногосчастливей.Яипланировал
бытьнамного счастливей. Здоровье мое продолжало снашиваться и
сквозь его обтрепанные прорехи проступализловещиеочертания.
Вера в мои труды стояла неколебимо, но несмотря на трогательные
намеренияИрис разделить их со мной, она так и осталась от них
в стороне, и чем большего совершенства ядостигал,темболее
чуждымистановилисьонидлянее. Она брала отрывочные уроки
русского, постоянно прерывая их надолгиесроки,ивконце
концоввыработала устойчивое и вялое отвращение к этому языку.
Яскороприметил,чтоонаоставилапопыткиказаться
внимательной и понимающей, когда в ее присутствии разговаривали
по-русскиитолькопо-русски(продержавшисьизвежливого
снисхождениякеенедостаткуминуту-другуюнапримитивном
французском).
Влучшемслучаеэтозлило,вхудшем- тяжко сжимало
сердце, впрочем, не сказываясь на здоровьи, - ему грозило иное.
Ревность, гигант в маске,ниразуневстреченныймной
прежде, посреди фривольных затей моей ранней молодости, теперь,
сложивнагрудируки,вставалпредомнойна каждом углу.
Кое-что из сексуальных прихотей Ирис, любовнаяизворотливость,
лакомостьласк,легкаяточность,с какой она приноравливала
свойгибкийостовклюбойизпостроекстрасти,-все
предполагалообилие опыта. Прежде чем заподозрить настоящее, я
почитал обязательным исчерпать подозрения по частипрошедшего.
Вовремядопросов,которым я подвергал ее в мои худшие ночи,
она отметала ранние романы как вовсенезначащие,непонимая,
чтотакая недоговоренность больше оставляет моему воображению,
нежели чудовищно раздутая правда.
Трое любовников, бывшихунейвюности(эточислои
вымучивал у нее с лютостью пушкинского безумного игрока и с еще
меньшейудачливостью),осталисьбезымянными,изначит,
призрачными, лишенными личных черт, изначит,тождественными.
Трое любовников, бывшихунейвюности(эточислои
вымучивал у нее с лютостью пушкинского безумного игрока и с еще
меньшейудачливостью),осталисьбезымянными,изначит,
призрачными, лишенными личных черт, изначит,тождественными.
Ониисполнилиихкраткиепавтени ее одиночной партии, -
фигуранты кордебалета, годные для приторной гимнастики,ноне
танца:было ясно, что никто из них не станет премьером труппы.
Напротив, она, балерина, была словно темный алмаз, все грани ее
таланта готовились вспыхнуть, но под гнетом окружающей гили она
пока ограничивалась в жестах ипоступивыражениямихолодного
кокетства,увертливогофлирта,ожидая,когдаиз-закулис
выскочит в громадномпрыжке(вследзаприличнойпрелюдией)
мраморнобедрыйатлетвблестящемтрико.Мы полагали, что я
избран на эту роль, однако мы ошибались.
Лишь проецируя эти стилизованныеобразынаэкранмоего
сознания,могя умерить муку чувственной ревности, обращенной
на призраков. И однако ж, нередко я уступал ейпособственной
воле.Французское окно моего кабинета на вилле "Ирис" выходило
на тот же крытыйкраснойчерепицейбалкон,чтоиокноее
спальни;приоткрыв,створкуудавалосьустановитьпод таким
углом, чтовозникалодваразныхвида,вливавшихсяодинв
другой.Стеклонаклонноловилозамонастырскимисводами,
ведшими от комнаты к комнате,кусочкиеепостелиитела-
волосы, плечи, - каких иначе я не сумел бы увидеть от старинной
конторки,за которой писал; но в нем помещалась еще, казалось,
только вытяни руку, зеленая реальность сада и шествие кипарисов
вдольегобоковойстены.Так,раскинувшисьнаполовинув
постели,наполовинувбледнеющемнебе,онаписала письмо,
притиснув его к моей шахматной доске, ктой,чтопоплоше.Я
знал,чтоеслиспрошу,онаответит:"А,старойшкольной
подружке" или "Старенькой мисс Купаловой",и знал, чтотакили
иначеписьмодоберетсядо почтовой конторы без того, чтобы я
повидал имя на конверте. Но я позволял ей писать, ионауютно
плылав спасательном поясе из подушек над кипарисами и оградою
сада, а я неустанно исследовал - безжалостно, безрассудно -до
каких неприглядных глубин достанет щупальце боли.
11.
Русские уроки большей частью сводились к тому, что она отно-
сила мое стихотворение или эссе к той или этой русской даме -
к мадемуазель Купаловой или к мадам Лапуковой (ни та ни дру-
гая английского толком не знала) и получала устный пересказ
на своего рода домодельном воляпюке. Когда я указывал Ирис,
что она зря расходует время на такую пальбу в белый свет, она
измышляла еще один алхимический метод, который мог бы позво-
лить ей прочитать все, что я написал. Я уже начал тогда
(1925) мой первый роман ("Тамара"), и она лестью выманила у
меня экземпляр первой главы, только что мной отпечатанной.
Она оттащила его в агенство, промышлявшее переводами на фран-
цузский утилитарных текстов вроде прошений и отношений, пода-
ваемых русскими беженцами разного рода крысам в крысиных но-
рахразличных"комиссарьятов".