Все эти мелочи навряд ли стоили б записи, когда бы онине
служилипривычнымфономвсякойподобнойсходкирусских
изгнанников, на котором там и сям, средипересудовицеховой
болтовни, вспыхивала некая памятка - строчка Тютчева или Блока,
приводимаяпоходя,спривычнойлюбовью,явленнаянавек
потаеннаявысотаискусства,украшавшегопечальныежизни
внезапнойкаденцией, нисходившей с нездешних небес, сладостью,
славой,полоскойрадуги,отброшеннойнастенухрустальным
пресс-папье,которого мы никак не найдем. Вот чего была лишена
моя Ирис.
Но возвратимся к мелочам: помню, как я попотчевал общество
одним изпрочетов,замеченныхмнойв"переводе""Тамары".
Предложение"виднелось несколько барок" превратилось в "la vue
etait assez baroque". Выдающийся критикБазилевский,пожилой,
коренастыйблондин в измятом коричневом костюме, заколыхался в
утробном весельи, - норадостноевыражениевскоресменилось
подозрительныминедовольным.Послечаяонвъелся в меня,
хрипло настаивая, что я выдумал этот пример оплошного перевода.
Я, помнится, ответил, что в такомслучаеионвполнеможет
оказаться моей выдумкой.
Когдамыне спеша возвращались домой, Ирис пожаловалась,
что никак не научится мутить стакан чаю соднойтольколожки
густогомалиновоговаренья. Я сказал, что готов мириться с ее
умышленной отстраненностью, но умоляю перестать объявлять ala
ronde:"Пожалуйста,не стесняйтесь меня, мне нравится слушать
русскую речь". Это уже оскорбление, - всеравно,каксказать
автору,чтокнигаегонеудобочитаема,ноотпечатана
превосходно.
- Я намереваюсь искупить мою вину, - весело ответила Ирис.
- Мне никак не удавалось найти подходящегоучителя,-всегда
считала,чтотолько ты и годишься, а ты ведь отказывался меня
учить: то тебе недосуг, то ты устал, тотебеэтоскучно,то
действуетнанервы. Ну вот, я наконец нашла человека, который
говорит сразу на двух языках, твоемимоем,словнообаему
родные,теперьвсе сходится одно к одному. Я про Надю Старову
говорю. Собственно, это ее идея.
Надежда Гордоновна Старова была женой лейтенантаСтарова,
служившегопреждеприВрангеле,анынев какой-то конторе
"Белого Креста". Я познакомился с ним недавно,вЛондоне,мы
вместетащили гроб на похоронах старого графа, чьим незаконным
отпрыском или "усыновленным племянником"(чтоэтотакое,не
знаю)он,какпоговаривали,являлся.Этобыл темноглазый,
смуглый мужчина,годанатри-четырестаршийменя;мнеон
показалсядовольноприятным-на раздумчивый, хмурый манер.
Ранение в голову, полученное в гражданскую войну, наградило его
ужасающим тиком, от которого лицо его через неравные промежутки
вдруг искажалось, как если б невидимаярукасжималабумажный
пакет.
НадеждаСтарова,тихая,невиднаяженщинасчемто
неопределимо квакерским в облике, невестьдлякакойпричины,
конечно,медицинской, замечала эти промежутки по часам, сам же
он этих его "фейерверков" не сознавал, если только не виделих
взеркале. Он обладал мрачноватым чувством юмора, замечательно
красивыми руками и бархатистым голосом.
Теперь-тоясообразил,чтотогда,вконцерте,Ирис
беседовалакак раз с Надеждой Старовой. Не могу точно сказать,
когда начались уроки, илисколькопротянулаэтаприхоть,-
месяц,самоебольшеедва.Происходилионилибоу госпожи
Старовой дома, либо в одной из русских чайных, кудаповадились
обеженщины. Я держал дома списочек телефонов, дабы Ирис имела
в виду, что я всегда могу выяснить, где она есть, если, скажем,
почувствую,чтовот-вотпомешаюсь,илизахочу,чтобыона
дорогойдомойкупилажестянкумоеголюбимого табаку "Бурая
Слива". Другое дело, - Ирис незнала,чтоябыникогдане
решился вызванивать ее, потому что не окажись ее в названном ею
месте, я пережил бы минуты агонии, для меня непосильной.
Где-тоближек Рождеству 1929 года она мимоходом сказала
мне,чтоурокидавным-давнопрекратились:госпожаСтарова
уехалавЛондони,послухам,кмужувозвращатьсяне
собиралась. Видать, лейтенант, был изрядный повеса.
12.
В один неуловимый миг к концунашейпоследнейпарижской
зимычто-то в наших отношениях стало меняться к лучшему. Волна
новой привязанности, новой близости, новой нежности поднялась и
смела все иллюзии отдаления - размолвки, молчания,подозрения,
ретирадывкрепостьamour-propre и тому подобное, - все, что
служило препятствием нашей любви и в чем виноват я один.Более
покладистогоивеселого товарища я не мог себе и представить.
Нежности и любовныепрозвища(основанныевмоемслучаена
русскихлингвистическихформах)вновьворотилисьвнаше
обыденное общение. Я нарушал монашескийраспорядоктруданад
моимроманомв стихах "Полнолуние" верховыми прогулками с ней
по Булонскому лесу, послушными хождениями нарекламныепоказы
модных нарядов, на выставки мошенников-авангардистов. Я поборол
презрениек"серьезному"синематографу(придававшемулюбой
душераздирающейдрамеполитическуюокраску),которыйона
предпочиталаамериканскойбуффонаде и комбинированным съемкам
немецкой фильмы ужасов. Я дажевыступилсрассказомомоих
кембриджскихденечкахвдовольнотрогательномДамском
Английском Клубе, к которому она принадлежала.Идляполноты
счастья, я пересказал ей сюжет моего следующего романа ("Камера
люцида").
Как-топодвечер,в марте или в начале апреля 193О года
она заглянулавмоюкомнатуи,получивразрешеньевойти,
протянула мне копию отпечатанной на машинке страницы номер 444.