Он,
кажется, охотно принимал вызов. Белые глаза, дергающаяся щека, "юнец" был по
крайней мере ничуть не моложе комбрига. - Я участвовал в штурме!
-Ага!- Никитаплотно взял егозаплечо, близко придвинулся. -
Значит,и расстрелы видели?Видели, какмы матросиковдесятками, сотнями
выводили в расход?
- Онинас тоже расстреливали! -"Юнец"пытался освободиться из-под
руки комбрига. - В крепости был белый террор!
- Неправда! - вдруг завопил Никита,датакгрозно, что всевокруг
стихло, толькомяукающийнегритянский голосок долеталс пластинки. - Они
нас не расстреливали! Матросы в Кронштадте большевиков не расстреливали! Они
унас только обувьснимали! -Круглиц,скопившихся околонего, вдруг
поехалпередНикитой престранной лентой, объемыисчезли,остались только
плоскости,онвыпустилмягкоеплечо.-Увсехарестованныхбыли
конфискованы сапоги, этоверно, -пробормоталон, - сапоги передавались
босымчленамкоманды... коммунисты взамен получалилапти...- Онснова
взмыл. - Лапти,товарищи! Расстрелов не было! Даже меня, лазутчика, они не
расстреляли! Это мы их потом... по-палачески... зверски!
Гости,огорошенные,молчали.Вдругсантресолейпростучалишаги,
скатился Кирилл, яростно бросился к брату.
- Не смей, Никита! Не повторяй клеветы!
Вероника уже висела на плече мужа, тянула в глубину дома, мама Мэри шла
заними с подносом аптечных пузырьков.Дядюшка Галактионзамыкал шествие,
жестами успокаивая гостей - бывает, мол, бывает, ничего страшного. С порога
Никита еще раз крикнул:
- Каратели! Кровавая баня! В жопу вашу романтику!
Наркомвоенмори в самом деле чувствовалсебязначительнолучше.Он
улыбался профессору Градову,пока пальцы того-каждыйбудтоотдельный
проникновенный исследователь - ощупывали его живот и подвздошные области.
- Кажется,вашсын, профессор,служит в штабеТухачевского? Я знаю
Никиту. Храбрый боец и настоящий революционер.
Борис Никитич сиделнакраю постели, бедром своимупираясьвбедро
командарма. Тысячи больных прошли перед знаменитым медиком,однаконикогда
раньше, даже в студенческие годы, он не ощущал никакой странности в том, что
человек перед ним превращается из общественногопонятия в физиологическое и
патологическое.Отэтоготеладаже враспростертомподпальцами врача
положении исходила магия власти. Появлялась вздорнаямысль - может быть, у
этого все как-нибудь иначе? Может быть, желудок у него переходит в Перекоп?
Пальпируятреугольник наддвенадцатиперстной кишкойи проходячерез
порядочный жировой слой всеглубже,онобнаружилнесколько точекслабой
болевой чувствительности.Возможно, имеетместо небольшой экссудат, легкое
раздражениебрюшины.Печеньвполномпорядке.Теперьвозьмемсяза
аускультацию сердца.
Когдаон склонилсянад грудью,тоестьопятьженадвместилищем
героической легенды,Фрунзе на мгновениеотвелв сторону его стетоскопи
прошептал почти прямо в ухо:
- Профессор, мне не нужна операция! Вы понимаете? Мне ни в коем случае
сейчас не нужна операция...
Глаз в глаз. Белок самую чуточку желтоват. Векона секунду опускается,
даваяпонять,чтопрофессоруБ.Н.Градовуоказываетсяполноеи
конфиденциальное доверие.
Происходит, кажетсячто-то неладное, подумал БорисНикитич, выходя из
палаты наркома. СтранныйпафосРагозина, этотшепот... ммм... пациента...
Какие-тостранные"тайны мадридскогодвора"...Повсюдупосты,странные
люди... Больница, кажется, занята армией и ГПУ...
Не успел он пройти и десяти шагов по коридору, как кто-то тронул его за
рукав. Тоном чрезвычайной серьезности было сказано:
- Пожалуйста, профессор, зайдите вот сюда. Вас ждут.
Тем же тоном сопровождающему Вуйновичу:
- А вас, товарищ комполка, там не ждут.
В кабинетезаведующего отделениемдве пары глазвзялиегов клещи.
Белые халатыповерх суконных гимнастерок ни на йотуне прекрывали истинной
принадлежности ожидающих; да она и не скрывалась.
- Правительство поручило намузнать, к какому выводувы пришли после
осмотра товарища Фрунзе.
- Об этом я собираюсь сейчас доложить на консилиуме, - пытаясь скрыть
растерянность, он говорил почти невежливо.
- Сначала нам, - сказал один изчекистов. "Ниминуты незадержусь,
чтобы застрелить тебя, сукин сын", - казалось, говорили его глаза.
Второй был - о да! - значительно мягче.
-Вы,конечно,понимаете,профессор,какоезначениепредается
выздоровлению товарища Фрунзе.
БорисНикитичопустилсянапредложенныйстули,стараясьскрыть
раздражение(чемжеещебылавызванаизлишняяпотливость,еслине
раздражением), сказал, что склонен присоединиться к мнению Ланга -болезнь
серьезная, но в операции нужды нет.
-ВашемнениерасходитсясмнениемПолитбюро,-медлительно,
подчеркиваякаждоеслово,произнестот,когоБорисНикитичпочти
подсознательно определил как заплечных дел мастера, "расстрельщика".
- В Политбюро, кажется,еще не врачей, - ответил он пренеприятнейшим
тоном. - Для чего, в конце концов, меня вызвали на консилиум?
"Расстрельщик" впился немигающими глазами в лицо - почти нестерпимо.
- Становясь натакую позицию, Градов, выувеличиваете накопившееся к
вам недоверие.
- "Накопившеесянедоверие..." - теперь ужеон весьпокрылся потом,
чувствовал,какстекает влагаиз-подмышек,ипонимал, чтопотливость
вызвана не раздражением, но ошеломляющим страхом.