Да, двадцать ушло, а двадцать тысяч осталось.
Он говорил мягким,бархатистым баритоном, глядя на Дронова умными печальными глазами.
– Ну вот и хорошо, –подошел старичок монашек, закрывший ворота. – Гостями будете. Это вот тожевоин, не смотри, что в полуголыше, – он тронул за руку Дронова, – он уже давноу нас, с самого утра, он вам все расскажет. Да щас небось набегут – с конями-товы первые у нас.
И точно, несколькочеловек уже спешили к ним. Среди них Дронов увидел полковника, Взвоева собожженным, Олю-большую, несшую его гимнастерку, поэта; по стене в их сторонумедленно шествовал профессор Карелин.
– Так скажите же мне имяваше, – обратился Дронов к белобородому.
– Имя мое Иван, ИванГригорьевич Загряжский, а это, рекомендую, друг мой, Василий Безобразов.
– Вы – Загряжский? Этовы отдельным добровольческим командуете?
– Я.
– Наслышан я про вас. Ая в двенадцатом служу. Служил. Здесь вот теперь.
– Князь! Иван Григорьич!Ну! Теперь можно их самих штурмовать! – раздался за спиной Загряжского голосподошедшего полковника.
Загряжский обернулся:
– Иван Семеныч? А по васуж панихиды заочно служат.
– А я жив.
– Вот встреча! Ужаснорад. Пленный один клялся и божился, что вы в Глубь-трясину бросились.
– Правильно клялся,только не в Глубь-трясину я бросился, а сюда, в монастырь. Это для нихГлубь-трясина, а для нас – монастырь. Мы невидимки для них.
– Я это понял, когдасквозь деревню прорывались. Однако как же это?
– Да кто ж его знаеткак, – полковник развел руками. – Чудо Божье молитвами старца Спиридона. Большенечего сказать.
– Потрясающе, –прошептал Безобразов. В отличие от Загряжского, лицо которого выражалососредоточенность и спокойствие и, по-видимому, всегда таковым оставалось, чтобы он ни чувствовал, Безобразов был крайне потрясен.
– А что там за стенами,Иван Григорьевич? – спросил полковник.
– Да ничего, держимсяпока, – рассеянно ответил Безобразов, не отвлекаясь от созерцания всего, чтовиделось вокруг.
– Плохо, – сказалЗагряжский. – Ваш полк вчистую разбит, Иван Семеныч, остатки в мой влились. Идвенадцатый тоже. Если до послезавтра к Заречинску не отойдем, в клещахокажемся.
– Но вы-то как сюда?
– Мост через Знаменкуподрывали, а до моих позиций через эту деревню самый прямой путь.
– Не понял. Как мостподрывали? – полковник недоуменно воззрился на Загряжского. – Вы, комполка,мост пробирались подрывать? Хотя... на вас это похоже, – полковник улыбнулся ипокачал головой.
– Необходимость, ИванСеменыч. В полку за себя я Крутого оставил, вы его должны знать, орел и умница,с полком он справится, а вот с мостом... – Загряжский на мгновение будтозадумался и движение нижней губой сделал, – пожалуй, лучше нас с Василием никтобы не разобрался. Дело в том, что вся полевая артиллерия, пол-кавалерии, всеброневики и бронепоезд на той стороне. На той они теперь и останутся, и нашемупрорыву успех обеспечен. Операция стоила того.
– Погодите, это какой жемост? Не у Перелюба ли? Что-то я других мостов тут не упомню.
– Он самый.
– Там у них штаб армиибыл.
– Там же и остался.
– Так там же за пятьверст от моста мертвая земля, запретная зона, выселили всех, там чоновцев дачекистов, что комаров в этой Болотной...
– Вообще-то их таммного.
– А вы вдвоем?
– Не вдвоем, авдесятером, – сказал тут Безобразов, – еще два коня, да каких коня! Да дваревольвера, да две винтовки, да две шашки – вот и десять. А бинокли? Да бинокльв руках Ивана взвода стоит. А кулаки? Ну мои за полтора каждый сойдет, а ужкняжеские-то – не меньше чем по пять, – еще тринадцать плюс.
Мы ж на мостсостав со снарядами выкатили, точнее – сами они выкатили, ха, их диспетчераИван очень попросил, он и выкатил, ну и из шестидюймовки – по составу; расчетшестидюймовки мы тоже очень попросили, не самим, в самом деле, стрелять, рукимарать.
– Перестань, Василий, –тихо и серьезно сказал князь.
– Погоня была? – спросилпоручик.
Загряжский кивнул.
– Да уж можно себепредставить, такой мост потерять, – сказал полковник.
Безобразов почесал заухом и сказал со вздохом:
– Вообще-то когда сквозьдеревню рвались, я думал – все... ну в монастыре-то точно они должны быть! А мыж прямо на него скакали, больше некуда. И вдруг как обрезало, вся орава их накраю поляны осталась. Вот уж чудо так чудо.
– Теперь и про вас будутклясться и божиться что в Глубь-трясине утонули.
– Да они ж и сейчаснебось толпятся там, – воскликнул Безобразов. – Со стены можно глянуть?
– Ну а чего ж нельзя? –удивился полковник.
– А те не увидят?
Тут все окружающиерасхохотались – столько было на его лице детского удивления и даже страха – неза себя страха, ибо вряд ли этот человек знал такой страх, а страха передгромадой зримого чуда. Улыбнулся и сам Безобразов и весело воскликнул:
– Ну тогда все пошли.
И все, кто был рядом,заспешили к лестнице, впереди всех Оля-маленькая. Все в деревне пребывало вдвижении, а на краю поляны стояла громадная гомонящая толпа, таращилась намонастырь, орала и страстно жестикулировала Все поднявшиеся на стену молчасозерцали эту картину. Жутко, в общем, было смотреть на это страшное орущее,слепое войско. Страшно, когда на тебя смотрят несумасшедшими глазами и невидят, ибо так быть не может. И вот так было.
Князь Загряжский стоял впередивсех у самого края стены, носки его сапог даже выступали за нее. Такполучилось, что все стояли чуть сзади него, лица его никому не было видно, ночерез какое-то время почему-то все стоявшие обратили свои взгляды на него. А онвсе стоял и смотрел, и смотрел, а все, кто сзади, – смотрели на него, и состороны могло показаться даже, что они ждут от него какого-то важного решения.Наверное, так смотрели солдаты на Суворова, когда он стоял на возвышении ивглядывался в неприятеля, оценивая его маневр. Но, конечно же, так толькоказалось. Ни Дронов, ни полковник, ни обе Оли, ни другие ничего не ждали отнего. Да и чего тут можно ждать, просто притянула к себе чем-то их взглядыфигура князя, чем-то необъяснимым, но ощутимым и сильным. А он и не чувствовал,наверное, их взглядов и что-то свое переживал. И вдруг среди тишины на стенепослышался всхлип, а затем раздался надрывный крик Оли-маленькой:
– Почему?! За что они нанас так, а?!
Выкрикнув, она закрыларезким движением лицо ладонями и, опустив голову, бросилась было бежать так, нопопала в объятия Оли-большой. И зарыдала на ее груди.
Среди тишины и плачаполковник спросил:
– Князь, вы остаетесь снами?
Загряжский отрицательномотнул головой и затем медленно повернулся ко всем. Глядя полковнику в глаза,сказал:
– Нет, Иван Семеныч, неостанусь. Полк на мне. Там ждут меня. Каждому свой путь. Если б со мной как свами случилось, то остался бы.
– Я думаю, за то, что сомной вот так случилось, я еще отвечу. И уж скорей бы. Нет, князь, молчите!..Есть мне за что отвечать! В гибели полка я виноват, какой я, к черту,полковник!
– Иван Семеныч!..
– Я знаю, что говорю,князь.
– Ваш полк геройскидрался. И двенадцатый тоже. Уборевичу досталось, и весьма. Я думаю, полковоколо пяти от одних нас с вами он недосчитался. Но их так много. Будто всяРоссия навалилась.
– Да, – вдруг громкопрошептал поэт, горя глазами, – да, навалилась... – и скрежещущим полушепотомстал декламировать:
Разделилась неделимая,единая,
Развалилась на смердящиеосколки,
Навалилась, погребла,неумолимая.