Прости за все иблагослови". – "Да как мне, иеромонаху худому, епископаблагословлять?" – "Знаю, что говорю, благослови!" – "Когдаяс идти надумал?" – "Сразу, как благословишь!" –"Благословляю тебя на путь избранный во имя Отца и Сына и СвятогоДуха". Поднялся архиепископ, поклонился и пошел.
– Батюшка, эх,благослови, а, мы с Иваном прикроем его, а, слышь, князь! – Безобразов рванулсяк старцу. Загряжский поймал правой рукой его плечо и прижал к себе. Безобразовеще было дернулся, но вырваться было невозможно.
До конца поляны, то бишьГлубь-трясины, оставалось архиепископу несколько шагов. Выходил он прямо набесновавшуюся, вырывавшуюся из рук соратников Желжену-Аграфену. Все до единогообитатели монастыря, включая ответственного синодала Анатолия Федорыча имятущуюся вдову, были на стене.
Видимо, он возник дляних прямо из воздуха, не было и вдруг – стоит архиепископ в полном облачении, асзади него Глубь-трясина. И комиссар Груня, и все вокруг нее застыли отнеожиданности. Кто был неподалеку, тоже сначала застывал, затем начиналоторопело подходить. Вокруг владыки собиралась и росла толпа. Аграфена и ееокружение, оказавшиеся впереди всех перед владыкой, продолжали стоятьнеподвижно, не делая ни шагу вперед. Полукруг, метров пяти диаметром, так иоставался между владыкой и растущей толпой. Владыко поднял руки и, по-видимому,начал говорить. В бинокль хорошо были видны испуганные, недоумевающие лицакрасноармейцев. Они крутили головами, переводя взгляды то на владыку, то наневидимый монастырь. Наконец Желжена-Аграфена с маузером в руке стала приближатьсяк архиепископу. Подошла, взяла за бороду. Справа от владыки в толпевсколыхнулось, зашумело что-то. Груня отпустила владыкину бороду, резко тудаобернулась и выстрелила из маузера в землю, что-то грозное при этом выкрикнув.Справа стихло. Груня обвела глазами всех и сказала, по-видимому, что-то ещеболее грозное. Но тут от толпы отделилась фигурка красноармейца и двинулась всторону Груни. Судя по жестам и гримасе на лице, видимым только в бинокль, ончто-то гневно выговаривал Груне, указывая пальцем на владыку. Справа отвладыки, а также в разных местах толпы вновь зашумело. Теперь владыка поднялобе руки, как бы простирая их над толпой, и сказал что– то такое, что свело нанет грозные Аграфенины выкрики и выстрел в землю. Левая рука владыки указывалатеперь на монастырь, а правая по-прежнему была распростерта над толпой. И тутГруня приняла решение. Первым выстрелом она уложила щуплую фигуркуподступившего к ней красноармейца, а вторым – архиепископа Алексия, обоих вголову. Владыко, раскинув руки, упал навзничь да так и остался лежать. Вбинокль видно было, как кровь, хлынувшая из дырки во лбу, заливает лицо ибороду. Шум стих, а Груня, потрясая маузером, закричала что-то совсем ужгрозное.
– Мир мученикам, –произнес старец и перекрестился. Все рядом стоявшие перекрестились тоже. Иззатихшей толпы вышли двое и по Груниной команде подняли архиепископа, раскачалии бросили на поляну.
– Утопили в трясине, –сказала Оля-маленькая.
Вскоре, понукаемаяЖелженой-Аграфеной, толпа разошлась. Сама, совместно с соратниками, что недавноудерживали ее, уходила последней. Уже, изрядно отойдя, она вдруг оглянулась.Глядя на нее, оглянулись и соратники. Довольно долго созерцала она тело владыкиАлексия. В бинокли в это время смотрели Загряжский и поэт, оба бинокля былинаправлены на лицо Груни. Вдруг руки у поэта задрожали, едва бинокль он невыронил... кто-то подхватил, он сел на каменный зубец стены, закрыл лицо рукамии заплакал-зарыдал.
А Груня все смотрела исмотрела, а соратники недоуменно теперь смотрели на нее – чего так таращится наГлубь-трясину, уж не начинается ли опять припадок галлюцинации упереутомившегося комиссара?
Тело владыки Алексияперенесли в монастырь и как есть положили в гроб и поставили в храме. И сразупосле этого старец сказал Загряжскому и Безобразову:
– Теперь собирайтесь и –счастливый путь.
И сразупосле этого старец сказал Загряжскому и Безобразову:
– Теперь собирайтесь и –счастливый путь. Прорветесь.
– Батюшка, а что насждет дальше, а? – спросил вдруг Безобразов таинственным голосом.
Положил ему старец рукуна плечо и ответил:
– Не дано, воин, нам,грешным, знать времена и сроки. И слава Богу. Одно точно знаю, да и ты знаешь,всех нас ждет или Царство Небесное или ад. Вот и все, что скажу тебе. Езжайте сБогом и Олюшу нашу везите.
– По коням, Безобразов,– сказал князь, хлопая друга по плечу.
Тяжко было прощание сОлей-маленькой. Не только у Оли-большой, но и у полковника, и у поэта, и уДронова на глазах были слезы. И они не вытирали их.
– Ну вот, Оля-маленькая,а ты говорила, не подрастешь... – сказал поручик и запнулся, отвернулся. – Тыне забывай там нас...
Оля-маленькая простоплакала, ничего не говоря, утыкаясь каждому в грудь.
Дронов подошел кЗагряжскому:
– Я было тоже собрался свами, Иван Григорьевич, но – нет, – Дронов шумно вдохнул и выдохнул, – здесьостанусь. А вы... бейте их, и коли с братцем моим пути сойдутся, свинцовыйпривет от меня.
Загряжский молча кивнул.
Когда оба всадникавыехали из ворот, все опять были на стене. И стояли так, пока они не скрылись влесу, через который еще так недавно и так вроде бы давно мчался, уворачиваясьот пуль, Дронов. Послышалась частая пальба, затем стихло.
– Прорвались? – с этиммолчаливым вопросом лица всех обратились к старцу.
– На все Божья воля, –тихо проговорил он и пошел вниз со стены. И все опять разбрелись кто куда,каждый со своими думами. Дронов и Оля-большая шли медленно рядом по направлениюк фонтанчику.
– А вы знаете, какойзавтра день? – спросила Оля-большая.
– Девятнадцатое,по-моему.
– Да, девятнадцатое. Апраздник какой?
– Не знаю я,Оля-большая. Вообще-то вы теперь просто Оля, Оля-единственная. Как-то там нашамаленькая?
– Думаю, прорвались, уменя отчего-то спокойно на душе.
– А у меня отчего-тонет. А какой праздник?
– День преподобногоСерафима Саровского.
– А это кто?
– Как?! Святой наш...ох, Александр Дмитрич. Шестнадцать лет, как канонизирован, в прошлом веке жил.Чудотворец.
– А... чудотворец,припоминаю. Ничего я не знаю, Оля-единственная, тошно мне отчего-то, может,лучше с князем было ехать? Ничего я теперь не знаю. Увезли маленькую нашу ибудто что оборвалось во мне.
– Всенощная сегодня, вотуж скоро совсем. Приходите обязательно. Да?
– Приду, – уныло сказалДронов. – А это что за фонтанчик? Святой?
– А вы действительно нев себе. А что здесь не святое? Это вода Глубь-трясины, что вниз ушла.Гляньте-ка, Анатолий Федорыч собственной персоной. Вышли из затвора?
– Племянницу вашупровожал. – Лицо Анатолия Федорыча было серьезным и каким-тотоскливо-задумчивым.
– Вам тоже плохо? –спросила его Оля-большая.
– Почему тоже? Кому еще?
– Мне, – сказал поручик.– А вам-то с чего? Все ж прекрасно. Вы ж все замечательно объясняете, а что необъясняете и объяснять не надо. Чего чаек не пьете с конфетками, которые лучшестоличных? Вот, кстати, и союзничек ваш. О чем думаете, профессор? Чего состены слезли?
– Александр Дмитрич, –укоризненно сказала Оля-большая и взяла его под руку, – ну вы-то хоть небудьте...
– Пусть его, ОльгаПална, – сказал подошедший профессор. – Человек обживается, Иван Иларионычдавно подкрепления ждет. А думаю я все об одном и том же, если вам интересно, –о феномене невидимки.
– Ну и как? – опятьподал голос Дронов. – Продвинулись? Иль все еще на стадии дикаря?
– А хотите продвинуться?– спросил вдруг профессора Анатолий Федорыч.