Это "что-то",заставившее поначалу отпрянуть от вдохновлявших слов бревногубого Рогова, былидомостроевские жизненные уложения, впитанные ею с молоком матери и развитыеокружающей жизнью. На них опираясь, она принимала все жизненные решения. Новот, оказывается, эти определяющие уложения не были ею самой – Груней, не былиее "я". Оно, принимающее решение ее "я", жило, оказывается,совсем отдельно от этих уложений, сквозь которые начал вдруг прорываться голоснового, и этот голос был услышан Груниным "я".
– И главным новым в этомновом мире, – продолжал бревногубый, – будет новая женщина! Освобожденная отдомостроевских пут, раскрепощенная, стр-р-ашная для старого, гибнущего мира!..Но пока он не гибнет! Он нацепил бант и кричит "ура", он радсвалившейся на него свободе, но он лишится ее, он сгинет и сдохнет! Но кроменас этого никто не сделает! Да!..
Груня понимала одно: чтоза этим "надо" стоит неслыханный, необъятный, жуткий перелом – еевдруг опять дрожь начала колотить. Но рвущийся изпод гнета новый источник жизнидаже вопроса не ставил – зачем это надо, он принимал это радостно, он жаждалдействия, он уже чувствовал в себе силы Для овладения Груниным "я",которое с безмолвной сосредоточенностью внимало бревногубому Рогову...
– И из работницы выстанете властелином! Вы ведь работница?
– Горничная я. УЗагряжских, знаете?
– Ну-ну, как же незнать, наследник дома во всех газетах прогремел, полный кавалер и герой, папаша– думский деятель, знаю я эту семейку. Как думаете, возможен переходкнязя-поручика на нашу сторону?
– Кого? Иван Григорьича,что ль? Да вы что, ой, Господи! Он за царя кому хошь горло перегрызет, да хотьи отцу родному, его сиятельству!
– Но ведь царя большенет!
– Нет, он за царя всегдавоевать будет, пусть хоть и нет его. Я так думаю.
– Что ж, тем хуже длянего. Как вам живется там? Да, я даже не спросил, как вас зовут, – расхохоталсябревногубый Рогов, и все лицо его стало состоять из одного рта.
– Груня, – сказала Груняи покраснела, потупилась. – Как живу? Хорошо живу, одета, накормлена, три шубыу меня, хозяева ласковые. – Все это она произнесла, почему-то опустив глаза иглядя в пол, будто оправдывалась.
– Поднимите глаза,Груня, поднимите их высоко. И с этой высоты смотрите на мир. Три шубы, хозяеваласковые... Они – хозяева!.. Ласковые!.. Мы хозяева, Груня! Это уясните. –Следующую фразу бревногубый Рогов сказал страшным шепотом, выпучив при этомглаза: – Вы верующая?
– Да, а как же, –шепотом ответила Груня, и глаза ее остекленели, будто в себя она ушла,выдоханув "да". Но в себя она не ушла, просто ее "я",услыхав вопрос, ринулось было за помощью к старому домостроевскому уложению, нона полпути вдруг остановилось. Само остановилось, по своей воле, и застыло впустоте, ни о чем не думая.
Ладонь бревногубогоРогова легла на плечо Груни.
– Вот, Груня, что ваммешает. И, простите, не верю! Не верю в вашу веру.
– Как?!
– Да так. Не пророслосемечко-то, Груня. И это, как говорится, слава Богу, замечательно, ха-ха-ха! –и вдруг он оборвал смех и, указуя пальцем куда-то за спину ей, зашептал низким голосом:– Да, это Он вам мешает, Бог всему виной, Груня.
Груня даже обернуласьназад, будто Бог и вправду за ее спиной стоял.
– Да, – серьезноподтвердил бревногубый Рогов, – Он стоит за вашей спиной и держит вас.Рванитесь! Подставьте себя ветру революции, и он унесет вас с этого никчемногополя, где торчат эти проросшие! Мы жатву сделаем, ха-ха-ха, кровавую жатвуклассовым революционным серпом!
"Классовымреволюционным серпом"? – Это было совсем непонятно, но звучало красиво,источник же новой жизни, нового видения был вообще в восторге.
Еще часпросидела Груня с бревногубым Роговым. Он проводил ее до самой двери, пожал напрощанье руку и безапелляционным тоном велел приходить завтра. Груня задумчивокивнула.
У дубовой двери стоялвсе тот же угрюмо-задумчивый солдат в той же позе. Проходя мимо, Груня бросилаему:
– Стой как поставили,чего разнюнился-то! – и пошла, не оборачиваясь.
Солдат удивленно глянулвслед Груне, вздохнул – чего на бабу внимание обращать? – и продолжил своидумы.
Одолевали думы и Груню,медленно шла она домой. И ничего теперь не замечала вокруг, целиком погруженнаяв себя. Бурлило, варилось, булькало неведомое ранее, жгли огневые, чародейскиеслова бревногубого Рогова. Расхрабрившееся новое, удесятеренно усилившись,орало уже, наседало на Грунино "я" и примеривалось, как бы половчееполностью его оседлать.
"Внемли же, чтотебе говорят! – гремело оно во весь голос. – И иди к ним, там настоящая жизнь.Сейчас же ты прозябаешь. Вот оно, настало и полетело время твое, не упусти его,только с ним ты начнешь жить, и эта жизнь даст такое упоение твоей душе, окотором словами не скажешь. Ты на вершине революционного гребня, который нависнад ветхим миром и непременно его сомнет! Ты летишь в революционном вихре, иощущение полета в его могучих струях не дано описать человеческому языку, этовыше всего. Вперед же и никаких сомнений!.."
Никогда не занимавшаясякропотливой работой мысли, Груня не могла слышать всей четкости призывовразбушевавшегося нового, но силу зова его она чувствовала и суть выкриков егопоняла. Она остановилась, и взгляд ее вдруг стал совсем по-иному задумчив, онаприслушивалась к тому старому в себе, что вело ее в жизни до сих пор. И едварасслышала все то же, давно знакомое: что она – девица, что предназначение ееБогом определено – хранение домашнего очага и рождение и воспитание детей, чтоне женское дело ввязываться в кровавую бойню. Богу противную, которую силы злазатеяли и куда ее, Груню, втягивают. Происходит страшное, безумное,богопротивное дело. Не иди против Бога!..
"Да что тебе Бог! –вопил, заглушал бесновавшийся новый плод. – Коли Бог против обновления,дарующего полнокровную жизнь, наслаждение счастьем действия, так отринь этогоБога!.."
Что-то заговорило вответ старое уложение, возражая этому надсадному крику, но Груня не сталаслушать, она тряхнула головой и быстро пошла домой. В своей комнате она, незажигая света, села на кровать и, сложив руки на коленях, долго просидела так,воззрившись в темноту. Затем зажгла свечку, подошла к висевшей отдельно иконеНерукотворного Спаса (материн подарок) и осветила Его лик. Икона была выписанавеликолепно: царственный и вместе с тем скорбно-всепонимающий взгляд Христа былодновременно и отрешенным и жгуче-проникновенным. Лишенные страстности, добрыеи взыскущие глаза Его как бы говорили-взывали: "Ну, что же ты, человек,одумайся, есть еще время, Я тебе его дал и Я жду тебя, и вот Мое Царство –твое! И коль пришел ты ко Мне, отложи попечение житейское, взгляни в Мои глазаи подумай о вечности, от которой не уйти тебе, сколько бы ты ни бился рыбой облед, – и здесь все отобьешь и вечность потеряешь в суете сует. И не упоениеждет тебя, а одно лишь томление духа. Искать сокровище, где одна ржа и воры, –это из блевотины ключи вытаскивать от врат в вечную погибель..."
– Ишь, как грозносмотрит, – прошептала Груня. Она всегда чувствовала благоговейный трепет, когдавсматривалась в глаза Спасителя.
"Грозно-то грозно,а хоть даже и плюнуть – ничего не будет!" – неожиданно раздалось вдруг издалекой глубины ее сознания. Вздрогнула Груня от такой шальной мысли яростногонового. Но и только. Вот, оказывается, какие мысли могут возникнуть передсвятым ликом. Еще утром был немыслим даже отдаленный намек на такое. На ликглядя, Груня ни мгновения не сомневалась, что Тот, Чьи глаза на нее такпарализующе-печально смотрят, есть на самом деле и действительно сейчас смотритна нее.