– Наверное, – тот пожалплечами. – А кто это?
– Так... Эй! Чо вы слопатами! Сами зароют, поехали...
Заглянула она тогда и вЗагряжское, хотя и чувствовала, что никого и ничего она там не найдет, – ужнаверняка на Дону где-нибудь. Она почему-то уверена была, что рано или поздногде-нибудь встретит его, и рвалась во все места, где он мог быть, по еепредчувствию. После падения дома на Никитской она сразу ринулась к особнякуЗагряжских. Старый князь и все семейство пришли в трепет неописуемый, когдаГруня заявилась к ним со своими орлами. Не исключая и Агаркова, который удивленбыл, пожалуй, больше всех, хотя и объявлял всегда, что он давно уже ничему неудивляющийся наблюдатель жизни и что только одно его может смутить: если вдругШаляпин петь перестанет.
– Где Иван Григорьич? –грозно спросила Груня, обводя всех пристальным взглядом.
Ответил Агарков:
– Так ведь, Грунюшка,тебе, поди, лучше это знать. С вашими небось дерется.
Груня подошла к Агарковуи, задумчиво оглядев его, сказала:
– Вот вы, АндрейАнаньич, и найдете его.
– Как это? – растерянно,но с некоторыми дольками сердитости спросил Агарков.
– Да так это! Думаю, вызнаете, где он может быть. А все остальные здесь останутся заложниками. Кзавтрашним восьми утра не приведете его – заложников расстреляю.
– Как?! Шутишь, Груня?
– Шутки кончились,Андрей Ананьич. Это вы все в шутки играли.
– Но... ты не сделаешьэтого, Груня.
– Еще как сделаю, АндрейАнаньич. Вот так сделаю, – она выдернула из кобуры револьвер и выстрелила вбольшую семейную фотографию на стене.
Все ахнули, вскрикнули,Агарков просто окаменел, Грунин револьвер едва уха его не касался. А МарьяАнтоновна после вскрика и оцепенения бросилась к фотографии: лица молодогокнязя, еще мальчика, не было – разворотило пулей, между серьезными родителямисидело в матроске нечто безголовое, от дыры с черными краями ломаными молниямиразбегались трещины в стекле.
Забыв про все, МарьяАнтоновна кинулась к Груне:
– Ты... дрянь!..чернавка!..
В полушаге отнаправленного на нее ствола револьвера остановилась, замерла. Ухмыляющиеся губыТруни проговорили:
– Завтра в восемьноль-одна вы получите такую же пулю себе в голову. Вы теряете время, АндрейАнаньич. Считайте себя тоже заложником, скроетесь – все равно найду.
– Теперь я верю в это,товарищ Аграфена, – сказал Агарков одеваясь. – Я не буду скрываться. Я могуидти?
– Давно пора, я жесказала – время теряете.
За то, что случилосьчуть позже, Груня до конца дней возненавидела Рогова: явился гонец от него ипередал ей срочный и категоричный приказ явиться на Скобелевскую площадь, вбывший генерал-губернаторский дом по каким-то неотложным делам. Грунесовершенно было наплевать – каким, все дела ей ерундой казались, одно дело былосейчас в ее жизни – князя молодого дождаться. По телефону Загряжских онаразыскала Рогова и стала орать в трубку:
– Да какие там дела,рехнулся ты... я князя Ивана жду, вот что... Да, да – без меня обойдетесь... Ядолжна... не понимаешь?! Да знаю я ваши два часа, пока все соберутся – пятьпройдет... да... да... хрен ты бревногубый, вот что! – и Груня свирепо бросилатрубку на рычаги.
Наговорила кучу угрозсвоим орлам на случай, если князя без нее упустят, и умчалась на Скобелевскую.Тоскливо и безмолвно выла ее душа от скверного предчувствия, и усиливало эточувство явившееся ощущение, что не зря, не просто так сорвали обстоятельстваважнейшее дело, что вновь ненавистная сила, ни от кого не зависящая,неотвратимая, устроила так...
"Застрелюгада", – такая мысль металась по всему ее нутру, пока сама она металась полестницам губернаторского дома, разыскивая Рогова, его же и имела она ввиду.Повезло бревногубому, что не попался он Груне.
Повезло бревногубому, что не попался он Груне. Один раз, правда, остановиласьона вдруг на мгновение посреди мраморной лестницы и рассмеялась в голос,оглядываясь, – да ведь генерал-губернаторский дворец! Ха! Мыслимо ли – она,горничная, чернавка! стоит на этой мраморной лестнице хозяйкой! И плюнуть намрамор можно и ничего не будет тебе! – Груня с удовольствием плюнула и сразупро князя вспомнилось, удовольствие смело и опять Груня понеслась полестнице...
Не зря выла ее душа.Агарков нашел князя Ивана Григорьича, нашел в доме генерала Аретьева, убитого ввесеннем наступлении на германцев. Вдова Анна Андреевна, на глазах которойвырос Иван Григорьич, любившая его как родного, решительно воспротивилась уходуего:
– И их не спасешь, Иван,и себя погубишь. Да не могут же они стариков ни за что расстрелять! Пугают.
– Нет, Анна Андреевна,не пугают, – сказал князь. – Я думаю, наш наблюдатель жизни это подтвердит. Какнаблюдается, Андрей Ананьич?
– Перестань, Иван. Зубоскальствоне твой стиль. Я с тобой.
– Нет уж, я один. Всебудет в порядке, Андрей Ананьич, вы мне только помешаете. Хочу, чтоб наблюденияваши продолжились. Думаю, впереди уйма интересного.
Вздохнул Агарков исказал:
– Я, пока сюда брел, вотчего придумал: совершеннейший вздор, будто поступку человека предшествуеткакой-то там историзм, будто он вытекает из чего-то. Мгновенное решение воли –вот вам и поступок.
– Но это ничего необъясняет, – сказала вдова.
– А ничего и не надообъяснять, я наблюдатель, а не объяснитель. Зато это предостерегает – жди отчеловека всего чего угодно.
– Болтун ты, Андрей, –проворчала вдова.
Без Груни потерявшиебдительность, расслабившиеся орлы ее, засадники, смяты были и обезврежены втечение минуты. Лучше всего отделались двое с винтовками у дверей – всего лишьбеспамятством от удара кулаком по голове, остальные четверо по пуле получили идаже толком удивиться не успели. Груне же, заставшей только картину разгрома,скрежетать зубами осталось, проклинать Рогова и неотвратимость обстоятельств иждать новой встречи с князем.
А тот вез к вдовеАретьева своих домашних в семейном экипаже, в который запряжен был его верныйсерый Султан. Один раз остановили: кто такие, куда? Какой документ имеете? ИванГригорьич слез и предъявил свои кулаки. Потом ехал и чувствовал спиной взглядстарого князя, как бы говоривший свое всегдашнее: "А все-таки груб ты,Иван..." Так счастливо освобождены были первые заложники новой власти вМоскве.
Вторым не повезло: онитоже были собраны Груней, и хоть не было там родни Ивана Григорьича, дело сними она довела до конца. Не была убрана от снега Лубянская площадь, как тотребовала новая власть, а убирать должно было буржуйско-дворянскокупеческоеотребье, и объявленный заранее приговор на случай невыполнения задания былприведен в исполнение. Быть может, с расстрелом и подождали бы, да опятьобстоятельство непредсказуемое подогнало – жизнь опять столкнула Груню с Федей.Тот сразу узнал свою бывшую невесту. Покачал печально головой и ничего не сказал,смотрел только юродствующе. Чтото изменилось в нем, не тот стоял перед нейФедя, которого она видела последний раз в храме. И очень эта перемена непонравилась Груне.
– Ты зачем здесь? –спросила она грозно.
– Снег убираю, Грунюшка,аль не видишь?
– Ты-то при чем?
– Так за ПантелеяЕгорыча, он же немощен, какой из него уборщик, а родственников нет у него, ты жзнаешь.
– Так не вышли ихродственники, Федечка, а одному тебе не убрать до завтра, так что зрястараешься.
– Неужто расстреляете?
– Обязательно. Кого жбояться, не тебя ж.
– А... а гляжу, смотришьты на меня и вправду будто боишься... и глаза отводишь.
– Я?! Тебя?
– Ага, ты – меня. Как жевы дальше-то будете, Грунюшка, коль даже снег убрать без винтовок не можете?
– Да так и будем,Феденька.