А, товарищ красврач? – Вон! –"товарищ красврач" вскочил и бешено замахал руками и заорал всякоебессвязное. Соратник в ужасе отпрянул и бежал.
– Вон! – продолжал оратьдоктор на дверь. Все внутри, изодранное тоской, особенно взвыло от этого"красврач", хотя Долгов И. И. неоднократно слышал это обращение ивполне терпел его. Заснул доктор за столом, а проснувшись утром, увидал в окноГлубь-трясину... И еще больше щемило извилины и драло тоской внутренности.
Весьма мрачным сталонастроение у поручика Дронова после рассказа Оли-маленькой.
– Твое личико, Оля, какта тарелочка, по которой яблочко катается, все видно.
– А ваше лицо, АлександрДмитрич, как лицо того Ивана-царевича, который на тарелочке Кащея-бессмертногоувидал.
Рассмеялся Дронов исказал:
– Вот толькоМарьи-Моревны у меня нет, похищать у меня некого.
– У вас нет семьи?
– Не успел я семьейобзавестись. Наши жены – пушки заряжены. Подожду вот, когда ты подрастешь.
– Не говорите такбольше. Нехорошо.
– Да что ж я плохогосказал, Оля-маленькая? Белой завистью будут завидовать твоему мужу.
– Белой зависти небывает. Зависть всегда черная. А я никогда не подрасту.
– Это почему же?
– Потому что нам отсюдане выбраться.
– Ну почему ж,попытаться все-таки можно.
– Не нужно отсюда,Александр Дмитрич, никуда выбираться. Не нужно от Бога убегать.
– А разве желать жить –от Бога убегать?
– Желайте, живите. Здесьживите, не зря же нас здесь Бог собрал. Больше для нас жизни нигде нет.
– Ну уж ты слишком...
– Ничего не слишком.
– Руки у меня чешутсябить я их хочу. Братца, кстати, хочу повстречать. У красных он командирствует,чуть ли не корпусом командует.
– Родной брат?
– Роднее некуда. Ты ввосемнадцатом в Москве была? Вот и мы в Москве были. Они тогда, наверное, всемофицерам в Москве по повесткам предложили явиться на сборный пункт, таксказать, – в Новоспасский монастырь. Явились сдуру. Братец мой предложениепринял. Меня, слава Богу, человек один вызволил, имени не его знаю, помню –поручик тоже, замок в двери нашей сломал, нас в той келье человек двадцатьсидело, ушли мы. А остальных расстреляли. Вот...
– А зачем вы хотитебрата встретить?
Дронов пожал плечами:
– В глаза ему хочупоглядеть.
– Я думаю, на этом вашавстреча не кончилась бы. Не нужно вам его встречать.
– Ты прямо какОля-большая говорить начинаешь.
– Нет, я такая же, как ибыла, и я бы тоже, наверное, если б, конечно, на вашем месте оказалась,встретив, убила бы его. Но не надо, Александр Дмитрич, уходить отсюда, чтобыбрата убить.
– Да и не ухожу яникуда, Оля-маленькая, так, подступает...
– А вы не думайте обэтом, радуйтесь просто, что Бог так явно открыл Себя нам. Что еще нужно?
– Да, пожалуй, чтоничего.
Они молча пошли мимооткрытых дверей келий. В одной из них Дронов увидел сидящего за столомчеловека, одетого в заштопанную толстовку; белые развесистые баки и со спиныбыли видны. Человек обернулся, и поручик увидел меж белых развесистых баковтонкие, гордо поставленные губы и смеющиеся глаза.
– Проходите, проходите,проходите, милсдарь, – сказал человек, – чего ж так, через порог-то?Полюбопытствовать зашли?
– Да простопознакомиться. Если не возражаете. Под одной крышей теперь живем.
– Да хоть и излюбопытства, милости прошу. Любопытство – это здоровейшее человеческое чувство.Человек нелюбопытный есть человек больной, нация, состоящая из нелюбопытных,есть больная нация. Любопытство придумало науку, а отсутствие его выдумалоБога. Эк я вас сразу-то, а?
– Странно слышать такоеот чиновника Синода.
– И от ответственногочиновника, заметьте!... Что же вы замолчали, молодой человек? Пора, кстати,представиться, меня зовут Анатолий Федорыч.
– Меня АлександрДмитрич.
– Да вы садитесь,садитесь, чайку погоняем... ну и что ж, что с трапезы, чаек он и после трапезычаек. Конфетки вот. Тут есть такой отец Пафнутий или Онуфрий, это неважно, этоон конфетки делает, они лучше столичных, тех еще, естественно, столичных, тойстолицы, которой больше нет.
– Однако почему же вы,коли о Боге так говорите, в Синоде работали?
– И заметьте – оченьнеплохо работал, я руководил религией, то есть ведал утверждениемосновополагающего столпа российской государственности. И я этим занималсячестно, увлеченно и со знанием Дела, заметьте. Увы, рухнул столпик. И не помоей вине, заметьте.
– А как же можно, неверя в Бога, утверждать веру?
– Очень даже можно, иуверяю вас, что, только будучи свободным от сего суеверия, и можно его по-настоящемувтемяшивать в головы простонародья, а также тех, чье сознание предрасположено кэтому, каковым является, например, ваше сознание. И крайне важно, чтобы всепрочие соблюдали видимое почтение к сему столпику. Такова уж природа российскойгосударственности, что без сего суеверия государство россиян теряетустойчивость и обречено на гибель, что мы и наблюдаем. И уж поверьте, как русакдо двадцать пятого колена я не за страх, а за совесть старался отодвинутькатастрофу, но любопытство русского человека впервые победило в нем всеостальное. И вот христианской России больше нет. И вам не одолеть варварскоголюбопытства, ныне торжествующего в русском человеке.
– О каком любопытстве вывсе толкуете?
– Судя по вашемусердитому лицу, вы думаете, что я оригинальничаю и в слова играю? Ничуть, япредельно серьезен. Так уж исторически сложилось, что никакой демократическойосновы, вообще склонности к демократии в русском человеке нет. Оннеорганизован, на государственные интересы ему плевать, он склонен к анархии,он типичный гребсеб, гребсеб – это греби к себе, он сам по себе не способен кобузданию своего разносного характера, он ленив. Единственное, что держало егов жестких рамках государственности, – страх перед Богом. Русский человек, какникакой другой, любит покой и ничегонеделание, а умерять свои потребностисообразно общественной необходимости он совершенно не желает. Поставьте сотнюрусаков всех сословий перед казной и дайте им волю, так они бросятсярастаскивать ее и передерутся меж собой, и менее всего будут думать, что себяэтим губят. Где-то и кем-то сочинена байка, что русский человек не может житьпод чужеземной пятой. Но это вранье, с такими-то задатками, кои я только чтоперечислил и отрицать которые бессмысленно, он будет жить под кем угодно, еслиего в узде будут держать и подкармливать слегка. Впрочем, последнее необязательно. Вот она, пята чужеземной идеи, над нами и вот наше варварскоелюбопытство, вот оно, готово принять ее гнет. Да-да, любопытство, что ж еще,это ж любопытно грабить, все вообще делать вопреки заповедям, разгуляться –что-де из этого выйдет? Все народы любопытство сие удовлетворяли постепенно, втечение столетий, а мы, нелюбопытные, все это время спали под Божьим, таксказать, покровом. И вот сейчас враз вдруг проснувшееся любопытство социальноерешили удовлетворить – "что-ка из энтого выйдет?"
Морщась от раздумий,поручик сказал:
– Но могла ли простоидея Бога без самого Бога – просто идея, нечто, фу! – тысячу лет объединятьрусских людей в мощнейшее государство?
– Оставьте! Какое таммощнейшее, видимость одна, – последовал тот же величавый жест рукой, – а идея,молодой человек, это не фу!
– Идея Бога без Бога это– фу!
– Нет, невозможностьвоплощения идеи никогда не мешала ее возникновению. И здесь дело уже не вгосударственности, это потом. Вот вам другая идея, опять же – идея коллегимоего, кстати, саном облеченного, Царство ему Небесное! – идея Бога сугубоиндивидуальна.