Сказала,чтоястакимже
успехом могу загорать и в нем. Мол, это наш двор, и никого не касается,что
мы тут делаем.
Стелла Хоран улыбается при этом воспоминании и гасит сигарету.
Я пыталась с ней спорить, говорила,чтонехочубытьпешкойвих
склоке, но все без толку. Если уж ей что вступит в голову, то остановитьее
так же невозможно, как дизельный грузовик, когда его без тормозов несетпод
гору. Но дело было даже не в этом.Сказатьпоправде,япростобоялась
Уайтов. Настоящие психи, сдвинутые на религии, - тут, знаете, недошуток.
Ральфа Уайта, конечно, уже не было, но вдругуМаргаретещеосталсяего
револьвер?...
Однако в то воскресенье я все жепостелиланазаднемдвореодеяло,
намазалась масломдлязагараиулеглась,включиврадио,гдекакраз
передавали "Сорок лучших песен". Мама эту музыку просто ненавидела иобычно
кричала мне, чтобы я убрала звук "пока она не рехнулась". Но в тот деньона
сама дважды прибавляла громкость, и я уже в самомделеначалачувствовать
себя Вавилонской блудницей.
Тем неменееиздомаУайтовниктоневыходил.Дажехозяйкане
показывалась развесить на веревках белье... Вот, кстати, еще один штрих: она
никогда не вывешивала на улице нижнее белье. Не толькосвое,ноиКэрри,
хотя ей было всего три года. Исключительно в доме.
Я немного успокоилась и решила, что Маргарет, может быть,увелаКэрри
куда-нибудь в парк - помолиться на природе или что-нибудь еще в такомдухе.
Короче, спустя какое-то время я перевернулась на спину, закрыла глазарукой
и задремала. А когда проснулась, рядом,разглядываяменявупор,стояла
Кэрри.
МиссисХоранумолкает,глядякуда-товпространство.Снаружи
бесконечнойчередойпроносятсямашины.Яслышутонкоегудениемоего
репортерского магнитофона. Но все это кажется лишь хрупкой, тонкой оболочкой
другого, мрачного мира - настоящего мира, где и зарождаются кошмары.
- Она была такая лапушка, - продолжает СтеллаХоран,закуривая.-Я
видела ее школьные фотографии и то ужасное, расплывчатое чернобелое фотона
обложке "Ньюсуика". Помню, смотрела на них идумала:"Боже,кудажеона
исчезла?Чтоснейсделалаэтаженщина?"Странноекакое-точувство
возникало: и страх, и жалость... Такая милая была девчушка - розовыещечки,
яркие карие глаза, волосы светлые, только видно, чтоонипотомпотемнеют.
Одно слово - лапушка. Милая, умница, совершенно неиспорченная. Видимо, тогда
отравляющее душу влияние ее матери еще не проникло так глубоко.
Я чуть приподнялась от неожиданности и попыталась улыбнуться. Никакне
могла сообразить, как поступить.
Никакне
могла сообразить, как поступить. Меня здорово разморило, и голова совершенно
не работала. Потом просто взяла и сказала:"Привет".Нанейбыложелтое
платьице, довольносимпатичное,толькооченьуждлинноедлямаленькой
девочки, да еще летом - оно ей чуть не до лодыжек доходило.
Кэрри не улыбнулась в ответ, а, указав на меня пальцем спросила:
- Это что?
Я поглядела на себя и увидела, что, пока спала, лифчик совсем сполз.Я
его поправила и ответила:
- Это моя грудь, Кэрри.
А она на полном серьезе:
- Я тоже такую хочу.
- Подожди немного, Кэрри, - объяснила я ей. - Лет через восемь-девять и
у тебя появится...
- Нет, не появится, мама сказала, что у хороших девочек ее не бывает. -
Она очень странно выглядела,когдаэтоговорила,страннодлямаленькой
девочки: как-то печально и в то же время самодовольно.
Я даже ушам своим не поверила и выпалила первое же, чтопришломнев
голову:
- Но я тоже хорошая девочка. Да и у твоей мамы есть грудь.
Кэрри опустила головуисказалачто-тотактихо,чтоядажене
расслышала. А когда попросила ее повторить, она посмотрела на меня как-тос
вызовом и сказала, что, мол, мама была плохая, когда ее сделала, ипоэтому,
мол, у нее есть грудь - "мерзостные подушки", она сказала, только какбыв
одно слово.
Мне с трудом верилось, что такое может быть. Я былапотрясенаидаже
ничего не могла сказать в ответ. Мы только смотрели друг на другамолча,и
больше всего в тот момент мне хотелосьсхватитьэтумаленькуюнесчастную
девчонку и унести куда-нибудь далеко далеко.
Но тут из кухонной двери появилась Маргарет Уайт и увидела нас вместе.
Наверно, с минуту она просто пялилась на нас,неверясвоимглазам.
Затем открыла рот и завопила. Ничего отвратительнее я за всю своюжизньне
слышала -словносамецаллигаторвболоте.Онаименновопила.Ярость,
неприкрытая, бешеная ярость. Лицо у нее стало красным, как пожарнаямашина,
руки сжались в кулаки - она вся тряслась и, задрав голову в небо, вопила что
есть сил. Я думала, ее удар хватит, честное слово: ее аж всюперекосило,а
лицо стало, как у мегеры.
А Кэрри... та перепугалась до смерти, только в обморокнеупала,вся
сжалась и буквально позеленела.
Тут ее мать как заорет:
- КЭЭЭРРРРРРРРРИИИЙ!
Я вскочила и тоже закричала: "Нука не смейте на нее орать! Каквамне
стыдно!" В общем, какую-то ерунду в таком духе. Не помню точно. Кэррипошла
назад, потом остановилась, сделала еще несколькошагов,ивтотмомент,
когда переходила с нашей лужайки на свою, онаобернуласьипосмотрелана
меня.