-- Да! Да, мистер Маккеллар, -- сказал милорд, -- не надо считать чужим
ни его,нивас.Яужеговорилмоему сыну, -- прибавил он, илицоего
просветлело, чтобывалокаждый разпри этом слове, -- как высоко ценим мы
ваши дружеские услуги.
Яуселсяна свое место ипросиделмолчадо своегообычногочаса.
Возможно,меняобманулобыповедение этогочеловека,еслибы неодно
обстоятельство, обнаружившее коварствоего натуры. Вот этообстоятельство,
наоснованиикоторогокаждыйпрочитавшийвышеизложенноеможетделать
собственныезаключения. Мистер Генри сиделугрюмый,несмотря на всесвои
старания не выдавать себя в присутствии милорда, как вдруг Баллантрэ вскочил
с места, обошел вокруг стола и хлопнул брата по плечу.
--Ну,полно,Гарри, Малыш,--сказалон,должнобыть, применяя
прозвище ихдетскихлет, -- тебя недолжно печалитьто,чтобраттвой
воротился домой.Здесь всетвое, и безо всякого спору, так что явовсе на
тебя не в обиде. Но и ты не должен сердиться на то, что я занял свое место у
отцовского очага.
--Онправдуговорит,Генри,--сказалстарыйлорд,слегка
нахмурившись,чтос ним редко бывало. -- Тыоказался в положении старшего
брата из притчи, и будь великодушен, не таи зла на брата своего.
-- Мне так легко приписать все худое, -- сказал мистер Генри.
--Дактособираетсяприписыватьтебехудое? --закричалмилорд
довольно резко для такого обходительного человека. -- Ты тысячу раз заслужил
мою благодарность и благодарность брата и можешь полагаться на нее крепко. И
довольно об этом!
--Да,Гарри,на постоянствомоихчувств ктебеты вполне можешь
положиться, -- сказалБаллантрэ, и мнепоказалось, чтовглазахмистера
Генри сверкнула ярость, когда он взглянул на брата.
Вспоминая о прискорбных событиях, которые за этим последовали, я до сих
порповторяючетыревопроса,волновавшиеменя тогда:была лиуэтого
человека сознательная враждак мистеру Генри? Или, может быть, им руководил
корыстный расчет? Или просто наслаждение собственной жестокостью, которое мы
наблюдаем в кошке и которое богословы приписывают дьяволу? Или, можетбыть,
то, что он назвал бы любовью? По моемукрайнему разумению, дело было в трех
первых причинах, но может быть,в его поведениисказывались ивсе четыре.
Тогда враждебностьюк мистеру Генри можно было бы объяснитьтуненависть,
котораяпроявляласьвнем,когдаонибылиодни;расчетобъяснялбы
совершенноиноеповедение вприсутствиимилорда; надежданавзаимность
побуждала его оказывать вниманиемиссис Генри; а наслаждение,доставляемое
коварством, -- тратить столько усилий на эту сложную и своенравную игру.
Отчастипотому, чти я открыто держал сторону моего патрона, отчасти же
ипотому,что в своихписьмахв Париж часто допускал упреки, я также был
включен вчисло жертв его дьявольской забавы.
Когда мы оставались наедине,
он осыпал меня насмешками;при хозяевахон обращался со мной с дружелюбной
снисходительностью. Этобыло не толькосамопо себетягостно,не только
ставило меня постоянно в ложноеположение, но заключалов себе неописуемую
обиду.То;что он так пренебрегалмнойвэтой игре, как бы считаяменя
недостойным иметь о ней собственное мнение, бесило меня чрезвычайно. Но дело
тут вовсе не во мне. Я упоминаю об этом только потому, что это принесло свою
пользу, дав мне представление о муках, переживаемых мистером Генри.
Именно на него леглоосновное бремя. Как было ему любезничать на людях
стем, кто наединене пропускалслучаяуязвитьего? Как мог он отвечать
улыбкой обманщику и обидчику? Он был обречен на роль неблагодарного.Он был
обречен на молчание. Дажебудь онне так горд,не храни онмолчание, кто
поверилбы правде?Расчетливоековарствопринесло своиплоды: милорди
миссисГенри былиежедневно свидетелями происходящего; они и на суде могли
быпоклясться, что Баллантрэ был образцом терпенияи благожелательности, а
мистер Генри -- ходячей завистью и неблагодарностью. И как ниотвратительно
было бы это в каждом, в мистере Генри это было вдесятеро отвратительнее: кто
мог забыть, что Баллантрэрискует на родинежизнью и что онуже потерял и
невесту, и титул, и состояние.
--Генри,непрокатитьсялинамверхом?--спросит,например,
Баллантрэ.
И мистер Генри, которого тот, не переставая, бесил все утро, буркнет:
-- Нет, не хочу.
--Мне кажется, тымог быговоритьсомной поласковей,-- грустно
заметит лукавец.
Я привожу это лишь кпримеру,такие сцены разыгрывалисьнепрестанно.
Неудивительно, чтомистера Генри осуждали, неудивительноито, что ябыл
близок к разлитию желчи. Да при одном воспоминании об этом у меня становится
горько во рту!
Никогда еще на свете небыло подобного дьявольского измышления; такого
коварного, такого простого,такогонеуязвимого. Но все жея думаю сейчас,
как думал и всегда,что миссисГенри могла бы читать между строк, могла бы
лучшеразбираться вхарактере своегомужа;после стольких лет замужества
могла бы завоевать иливынудитьего доверие.Даимилорд тоже-- такой
наблюдательныйджентльмен,--гдебылавсяегопроницательность?Но,
во-первых,обманосуществлялсямастерскиимогусыпитьсамого
ангела-хранителя. Во-вторых (иэто касается миссис Генри), я давно замечал,
что нетлюдейболее далеких,чемте, кто охладелв супружестве,-- они
словно глухи другк другу,инет уних общегоязыка.В-третьих (иэто
касаетсяобоих наблюдателей),обаони--и отец и жена-- были слишком
ослепленысвоейдавнишней,неискоренимойпривязанностьюк Баллантрэ. И,
в-четвертых, опасность,которой, какполагали, подвергался Баллантрэ(как
полагали,говорю я, и вы скоро узнаете, почему), заставлялаих считать тем
болееневеликодушной всякуюкритикуегопоступкови, поддерживая вних
постоянную нежную заботу о его жизни, делала слепыми к его порокам.