ТакБаллантрэизбегнулбеды;но, по крайнеймере, он былвынужден
перейти к обороне и сделал это не без ущерба для себя, а кроме того, лишился
ореола преследуемого изгнанника. Сам милорд в тайниках души сознавал теперь,
чтоеголюбимец -- правительственный шпион, а миссисГенри (как бы она ни
толковалапроисшедшее)сталазаметнохолоднеевсвоемобращениис
развенчанным героем. Такимобразом, в самой тонкой паутине коварства всегда
найдется слабоеместо, истоит его задеть, как рушится все хитросплетение.
Если быэтимсчастливым ударом мыне опрокинули идола,кто знает, каково
было бы наше положение в разразившейся катастрофе?
Но в товремя нам казалось,чтомы недобились ничего. Непрошло и
двух-трех дней, как он совершенно загладил неприятноевпечатление от своего
конфузаи, по всей видимости, вполневосстановилсвое положение. А милорд
Дэррисдир в своейродительской любви ничегоне хотел видеть. Это была даже
нестольколюбовь -- чувство деятельное,сколькоапатия и отмирание всех
прочихчувств;ивсепрощение (если применимотутэто благородное слово)
изливалось у него подобно непроизвольным старческим слезам.
С миссисГенри дело обстояло совсеминаче,и один бог знает, какие у
негонашлись перед нею оправдания и как он рассеял в ней чувство презрения.
В подобном чувстве плохото,что голос становится важнее слов, а говорящий
заслоняет то, что он говорит. Но, должно быть, какие-то оправдания Баллантрэ
нашел, а может быть,дажесвоей изворотливостьюобратил всеэтовсвою
пользу,потому что после недолгого охлаждения дела его с миссис Генри пошли
вдальнейшем как нельзяхуже. Теперь они вечно быливместе. Не подумайте,
что я хочу чем-нибудь сгустить тень, которую навлекла на себя эта несчастная
леди,упорствуя всвоем ослеплении; но я думаю, что в терешающие дни она
играласогнем.Ошибаюсьяилинет,ноясноодно(иэтоговполне
достаточно): мистер Генри опасался того же.
Несчастныйцелымиднямисиделвконторестакимвидомкрайнего
отчаяния, что я не осмеливалсяобратиться к нему. Хочу надеяться, что самое
мое присутствиеимолчаливое участие доставлялиему некоторое облегчение.
Бывалотак,чтомы говорили, и странная этобылабеседа: мы никогдане
называли никогопо имени и не упоминали определенных фактов или событий, но
каждыйизнас думал отом же,имыпрекрасноэтознали. Странное это
искусство -- часамиговорить о каком-нибудь предмете, не только не называя,
но даже не намекая на него. Помнится, я даже подумал тогда, что, может быть,
именно таким образом Баллантрэ целыми днями ухаживалза миссис Генри, делая
это совершенно открыто и вместе с темниразуне спугнув ее.Чтобыдать
представление, как обстояли дела умистера Генри, я приведу здесь несколько
слов,произнесенных им (я имел основания запомнитьдату)двадцать шестого
февраля1757 года.Погода стояла не по времени резкая,казалось, чтоэто
возврат зимы: безветренныйжгучий холод, всебелоотинея, небо низкое и
серое, море черное и мрачное, как пещера.
Погода стояла не по времени резкая,казалось, чтоэто
возврат зимы: безветренныйжгучий холод, всебелоотинея, небо низкое и
серое, море черное и мрачное, как пещера.
МистерГенри сидел у самогокамина и размышлял вслух (как этоу него
теперьвошловпривычку)о том, "долженли мужчина принимать решения" и
"разумноливмешательство". Этиитому подобные отвлеченныерассуждения
каждый из нас понимал с полуслова. Я глядел в окно, каквдругвнизу прошли
Баллантрэ, миссис Генри и мисс Кэтрин-- неразлучное трио. Девочка прыгала,
радуясь инею,Баллантрэчто-то шептал на ухо леди с улыбкой, которая (даже
на таком расстоянии) казаласьдьявольскойусмешкой искусителя, аона шла,
опустив глаза, всецело поглощенная услышанным. Я не вытерпел.
-- На вашем месте, мистер Генри, япоговорил быс милордом начистоту,
-- сказал я.
--Маккеллар, Маккеллар,-- отозвался он, --вы не сознаете шаткости
моего положения. Ни к комуя не могу пойтисо своими подозрениями,меньше
всего к отцу. Это вызвало быу него только гнев. Беда моя, -- продолжал он,
-- во -- мне самом, в том, что я неиз тех,ктоспособенвызывать к себе
любовь. Они все мне признательны, онивсе твердят мне об этом; сменя этой
признательности хватитдосмерти. Нонемной заняты ихмысли, онии не
потрудятся подумать вместе со мной, подумать за меня. Вот в чемгоре! -- Он
вскочил и затоптал огонь в очаге. -- Но что-то надо придумать, Маккеллар, --
сказал они погляделна менячерезплечо, -- что-тонадопридумать.Я
человек терпеливый... даже чересчур...даже чересчур!Я начинаюпрезирать
себя. И всеженесликогда-нибудьчеловек такоебремя?! ИоОнснова
погрузился в размышления.
-- Мужайтесь, -- сказал я. -- Все это разрешится само собой.
-- Даже злоба уменяотболела, -- сказалон,и в этом было так мало
связи с моим замечанием, что я не продолжил разговора.
ГЛАВА ПЯТАЯ. РАССКАЗ О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО В НОЧЬ НА 28 ФЕВРАЛЯ 1757 ГОДА
Вечером того дня, когдаимелместоэтот разговор,Баллантрэ куда-то
уехал, не было его и большую часть следующего дня, злополучного 27-го; ноо
том, куда онездил и что делал, мы задумались только позднее.А спохватись
мы раньше, мы, может быть, разгадали бы его планы и все обернулось бы иначе.
Нотак какмы действовалив полном неведении,тоипоступкинаши надо
оценивать соответственно,и поэтому ябуду рассказыватьобо всем так, как
этопредставлялось нам втовремя,и приберегу все наши открытия до того
момента, когда они былисделаны. Это особенно важно потому,что я дошел до
самоймрачнойстраницымоегорассказаидолженпроситьучитателя
снисхождения для своего патрона.
Весьденьдвадцать седьмогофевраля былопо-прежнемуморозно;дух
захватывало от холода. У прохожихпар валил изо рта,большойкамин в зале
был доверху загружен дровами, ранние птицы, которые уже добрались и до наших
суровыхкраев,теперьжалиськокнам илипрыгали, какпотерянные,по
замерзшей земле.