-- И всеэто,
чтобы спастирепутацию человека,которыйелхлеб измены, проливаякровь
товарищей с той же легкостью, с какой я извожу чернила!
-- Чтобы спасти репутацию семьи, которой вы служите,мистер Маккеллар,
-- возразила она, -- и для которой вы уже сделали так много.
-- Семьи, которой я нехочу больше служить, -- кричал я, -- потому что
силмоих нет! Вы сами вышибли меч из моих руки оставили нас беззащитными.
Имея этиписьма, ямогбы поразить его, а теперь чтоделать? Мыв таком
ложномположении, что не можем даже показать этомучеловекуна дверь: вся
округа поднимется против нас. У меня была единственная острастка -- и теперь
нет ее; теперь он завтраже может вернуться, и мы все должны будем сидеть с
нимзаоднимстолом, гулятьс ним потеррасе, игратьс ним вкартыи
всячески развлекать его. Нет, сударыня! Пусть господь прощает васпо своему
великому милосердию, но нет для вас прощения в моем сердце.
-- Удивляюсь, каквы простодушны, мистер Маккеллар!-- сказала миссис
Генри. -- Что значит репутация для этого человека? Зато он знает, как дорога
она длянас;он знает,чтомыскорейумрем,чемпредадим этиписьма
гласности;и вы думаете, что он этимне воспользуется? То, чтовы назвали
своим мечом, мистер Маккеллар, и что действительнобылобы верныморужием
против человека, сохранившего хоть крупицу порядочности, лишь картонныймеч
в борьбе с ним. Да пригрози вы ему этим, он только рассмеется вам в лицо! Он
утвердилсяв своемпозоре, он обратилего в свою силу, бороться стакими
людьмибесполезно!--Последниесловаонапочтивыкрикнулаипотом
продолжала уже спокойнее: -- Нет, мистер Маккеллар,явсю ночьобдумывала
это и не вижу никакого выхода.Есть бумаги, нет их -- все равно дверь этого
дома открыта для него, здесьон бесспорный, законный наследник! Попробуй мы
только устранитьего,и все обратится против бедного Генри, и,я уверена,
его побьют камнямина улицах. Конечно, если Генри умрет, тогда другое дело!
Ониочень кстати отменили майорат, поместье перейдет к моей дочери, и тогда
посмотрим, кто осмелится отнять его. Но, мойбедный мистер Маккеллар,если
Генри выживет и этот человек вернется, тогданам придется терпеть... только
на этот раз всем вместе.
В общем, я был скорее доволен рассуждениями миссис Генри идаже не мог
отрицать резонности ее доводов против использования бумаг.
--Небудембольшеговоритьобэтом, --сказаля. -- Могулишь
сожалеть,чтодоверилженщинеподлинники;этобылопоменьшеймере
опрометчиводля делового человека. А то, что я оставлю службувашей семье,
это,конечно,только слова,и выможете наэтотсчет не тревожиться. Я
принадлежу Дэррисдиру, миссис Генри, как если бы я в нем родился.
Долженотдать ей справедливость, она отнеслась к моим словам разумно и
благожелательно, иэто утро началось в духе взаимногоуважения иуступок,
который с тех пор много лет господствовал в наших отношениях.
В тотжедень,как видно, предопределенныйдля радости, мы отметили
первые признаки выздоровления мистера Генри, а еще через три дня он пришел в
сознание и,узнав меня, назвал по имени и оказал другие знаки своего ко мне
расположения.
В тотжедень,как видно, предопределенныйдля радости, мы отметили
первые признаки выздоровления мистера Генри, а еще через три дня он пришел в
сознание и,узнав меня, назвал по имени и оказал другие знаки своего ко мне
расположения. Миссис Генри была при этом. Она стояла в ногах кровати, но он,
казалось, не заметил ее. Всамом деле, теперь, когда горячка прошла, он был
так слаб, что, сделав одно усилие, сейчас жевновь погрузился в забытье. Но
после этого он стал неуклонно (хоть и медленно) поправляться, с каждымднем
аппетит егоулучшался, скаждой неделей мыотмечали,каконкрепнети
прибывает втеле, а еще до окончания месяца он уже поднимался скровати, и
мы даже начали выносить его в кресле на террасу.
Может быть, именно в это время мы с миссис Генри пребывали в наибольшей
тревоге.Теперь, когдарассеялисьопасения заего жизнь, их сменилиеще
горшиеопасения.Скаждым днем мыприближались к решающему разговору, но
времяшло, а все оставалось по-прежнему. Здоровьемистера Генри крепло, он
вел с нами беседы на разные темы, отец приходил к нему, сидел и уходил; и ни
разу не была упомянута происшедшая трагедия и все, что привело к ней. Помнил
он и лелеялэтиужасные переживания? Илионицеликом изгладились изего
памяти?Этотвопрос заставлял нас,трепеща,наблюдать за мистером Генри,
когда мы целыми днями находились с ним, этотвопроспреследовал каждого из
нас ив часыбессонницы.Мынезналидаже,чегонам желать,--так
противоестественныбылиобадопущения,такясноониуказывалина
повредившийсярассудок. Кактолько возникли наши страхи,ястал прилежно
наблюдатьза его поведением.В немпоявилосьчто-то детское:веселость,
ранее ему несвойственная, а также быстро возникавший и надолго сохранявшийся
интерес ко всяким мелочам, которыми он раньше пренебрегал. В годы унижения я
был его единственным наперсником, могу сказать, единственным другом, а между
ним и егоженойбылоизвестное отчуждение; после болезни всеизменилось,
прошлое было забыто, и жена безраздельно завладела его мыслями. Он тянулся к
ней всем своим существом, как дитя кматери, и, казалось, несомневалсяв
ответном чувстве. Онповсякому поводуобращался кнейстой капризной
ворчливостью,которая означает полную уверенностьв снисхождении, и я могу
отдать должное этойженщине:он необманывался в своихнадеждах.Ее эта
переменакак-тоособенно трогала; ядумаю, что она ощущала ее втайнекак
упрек; и я не раз видел, как первое времяона ускользала из комнаты,чтобы
выплакаться вволю.Номне эта переменане представлялась естественной, и,
сопоставляя еесовсем прочим,ятолько покачивалголовой и начинал уже
подумывать, не поколебался ли его рассудок.
Таккакэти сомнения продолжались многолет, досамой смертимоего
хозяина, иомрачалинаши отношения, я считаюсебя вправеостановиться на
этомвопросе подробнее. Когда он, окрепнув, вернулся до известной степени к
своим хозяйственным делам, я имел много случаев испытать его.