-- МистерМаккеллар, --сказал он, --яимелмногослучаев высоко
оценитьваши заслуги; а сегодня, переделывая свое завещание, я взял на себя
смелость назначитьвас одним изсвоих душеприказчиков.Янадеюсь, что из
любви к нашему дому вы не откажетесь оказать мне и эту услугу.
Большуючастьдня он теперьпроводил в полудремоте,из которойего
подчасбылотрудновывести. Он,казалось, потерялвсякийсчетгодам и
несколькораз(особенно при пробуждении)принимался звать женуи старого
слугу, самый памятник которого давно уже порос мхом.Под присягой я показал
бы тогда,чтоонневменяем; и темне менее яеще не видывалзавещания,
настолько продуманного во всех мелочахи обнаруживающего такое превосходное
знание людей и дел.
Угасаниеего, хотяи заняло немного времени, совершалось постепенно и
почти неуловимо. Все его способности как бы отмирали; он уже почти не владел
конечностями и был почти совершенно глух, речь его перешла вбормотание, и,
однако, до самого конца онпроявлялкрайнююучтивость и мягкость, пожимал
руку каждого, ктопомогал ему, подарил мне одну из своих латинских книг, на
которой с трудомнацарапалмоеимя, -- словом, тысячью способов напоминал
намобогромности потери, которую мы,собственноговоря,уже понесли. В
самомконце кнемувременами возвращалсядар речи,--казалось, что он
просто забыл всеслова, как ребенокзабывает свой урок и время отвремени
частями вспоминаетего. В последний вечер он вдруг прервал молчание цитатой
изВергилия:"Gnatiquepatrisque,alma,precormiserere"[33],--
произнесеннойясно исвыражением. При неожиданномзвукеегоголоса мы
бросилисвои занятия, но напрасно собрались мы вокруг него:он сидел молча
и, судя по всему,уже ничего не сознавал. Вскоре после этогоего уложили в
постель, хотяис большимтрудом, чем обычно;ив ту женочьонтихо
скончался.
Гораздопозже мне довелось говорить обэтом с одним врачом, человеком
настолькоизвестным, что я не решаюсьприводить егоимя по такому мелкому
поводу.Он считал,что и отец и сын оба былипоражены одинаковым недугом:
отец под бременем неслыханных огорчений,сын, вероятно, послеперенесенной
горячки. У обоих произошел разрыв сосудов мозга, к чему (помнению доктора)
у них, очевидно, было наследственное предрасположение.Отец скончался, сын,
судя по внешним признакам, выздоровел, но, по-видимому, произошло разрушение
втех тончайших тканях,в которых пребываетдуша, выполняя через них свое
земноепредназначение(адуховноееесуществование,хочу надеяться, не
зависит от столь материальных причин). Но,по зрелому обсуждению, иэто не
было бы противоречиво, ибо тот, кто рассудит нас на последнемсуде, в то же
время и создатель нашей бренной плоти.
Поведение егонаследника дало нам, наблюдавшим за ним, новыйповодк
изумлению. Для всякого здравомыслящего человека было ясно: братоубийственная
распря насмерть поразила отца, итот, кто поднял меч,можно сказать, своей
рукой убил его.
Для всякого здравомыслящего человека было ясно: братоубийственная
распря насмерть поразила отца, итот, кто поднял меч,можно сказать, своей
рукой убил его. Но, казалось, мысли этого рода не тревожили нового лорда. Он
стал степенней, не скажу чтобы печальней, разве что благодушнойпечалью. Он
говорил о покойномс улыбкойсожаления,вспоминая привычки отцаи всякие
случаи изегожизни.Всепогребальные церемониион выполнял с требуемой
торжественностью. Кроме того, язаметил, чтоон весьма дорожил своим новым
титулом и неукоснительно требовал соответствующего обращения.
Ивот наступило время, когда на сценепоявилось новоелицо, которому
также предстояло сыграть свою роль в этой истории: я разумею нынешнего лорда
Александера,чьерождение(17 июля1757года)до краевнаполнило чашу
благополучиябедного моего хозяина. Ему больше ничего не оставалось желать,
не оставалось даже времени для этого. В самомделе,не было на свете более
любящегоизаботливого отца. В отсутствиесына он не находилсебе места.
Когда он гулял, отецбеспокоился, несобираются литучи. Ночью он не один
раз вставал, чтобыубедиться, что сонребенкабезмятежен. Для посторонних
разговор его стал утомителен, потому что он не говорил ни о чем, кроме сына.
Вделах поместья все рассматривалосьимпод тем жеуглом: "Займемся этим
сейчас же,чтобы к совершеннолетиюСанди роща подросла" или:"Вот это как
разподоспеетковремениженитьбыСанди".Скаждымднемэтаполная
поглощенностьсыном сказываласьвсе резче,когдатрогательно, а когдаи
прискорбно. Скоро сын уже мог гулять с ним -- сначалаза руку по террасе, а
потом и по всему поместью. И это стало основнымзанятием милорда. Их голоса
(слышные издалека,потомучтоговорилионигромко) скоростали также
привычны, как голоса птиц (только много приятнее).Отрадно было видеть, как
они возвращались все в шипах, и отец такой жераскрасневшийся и, случалось,
такой же перепачканный, как и сын. Онинаперебой предавались всяким детским
забавам, копаясь на берегу, запруживая всякие ручейки. И не раз я видел, как
оба они смотрели через забор на стадо с одинаковым ребяческим увлечением.
Упоминание об этихпрогулкахприводитмнена память странную сцену,
свидетелем которой я оказался. Былаодна дорога,накоторуюя всякий раз
вступалс неизменнымтрепетом,такчастошеляпонейсплачевными
поручениями, так много случилось на нейпагубного для домаДэррисдиров. Но
это была кратчайшая дорога черезМэкклросс, и скрепясердце я вынужден был
пользоваться еюхотьразвдвамесяца.Случилосьэто,когдамистеру
Александеру было летсемь или восемь.Ясным солнечным утром явозвращался
домой около девяти часов и вошел в аллею сквозь заросли. Было то время года,
когда леса и рощи одетыв яркие весенние краски, терновник в цвету, а птицы
в самом разгаре певчей поры. Среди всего этого веселья чаща кустарников была
мрачнее обычного и вызывала во мне гнетущие воспоминания. В такомсостоянии
духа мнеособенно неприятно было услышать впереди себя голоса, по которым я
узналмилорда и мистера Александера.