Вы только что положились на мое
слово. Аэтоведь то же, что моясовесть,котораявосстанавливаетменя
против вас, и я отвращаю от вас свой взор, как от сильного света.
-- Ведь я говорю не отом,-- сказал он. -- Я говорю, чтоесли бы вы
встретили меня молодым... Поверьте, что не всегда я был таким, как сейчас, и
(повстречай ядруга такого,как вы) вовсене обязательно должен был стать
таким.
-- Полно, мистер Балли, -- сказал я, -- вы бы насмеялись надо мной, вас
не хватило бы и на десять минут вежливого разговора со скучным квакером.
Но он крепко уселся на новогоконька самооправдания, с которого уже не
слезал,докучая мнедосамого конца путешествия.Без сомнения, раньше он
находил удовольствие в том, чтобы рисовать себя в неоправданно черных тонах,
и хвастался своей порочностью, выставляя ее напоказ, как своего рода герб. У
негохваталопоследовательностине отказыватьсяниотодного изсвоих
прошлых признаний.
-- Нотеперь, когда я убедился, что вы настоящийчеловек, --говорил
он,-- теперь я попытаюсь вамкое-что объяснить. Уверяю вас,что я так же
человечен и наделен не меньшими добродетелями, чем мои ближние.
Он, повторяю, докучал мне, и в ответ я твердил все то же, -- по меньшей
мере двадцать раз я говорил ему:
--Откажитесь отваших замыслов и возвращайтесь со мной вДэррисдир,
тогда я вам поверю.
На это он только качал головой.
-- Ах, Маккеллар, доживи вы хоть до тысячи лет,вы никогда непоймете
меня. Теперь, когда битва вразгаре, час колебаний прошел, а час пощады еще
не наступил. Началось все это еще двадцать лет назад, когда мы кинули жребий
в зале Дэррисдира. Были у каждого из наспобеды и поражения, но ни одиниз
нас ине подумал уступить. А что касается меня, когда перчатка моя брошена,
с ней вместе я ставлю и жизнь и честь.
--А,подитевысвашей честью!-- восклицаля.--Ис вашего
позволенияосмелюсьсказать вам,что все этиваши воинственные сравнения
слишкомнапыщенны для такого простого дела. Вамнужен презренный металл --
вот смысл и корень спора. Асредства, которые вы пускаете в ход! Повергнуть
вгоре семью,котораявамникогданепричиняла зла,развратить,если
удастся, племянника, разбить сердце вашего единственного брата! Грабитель на
большой дороге, которыйгнусным кистенемубивает старуху в вязаном чепчике
за шиллинг иза понюшку табака, -- вот вы кто, а вовсе не воин, заботящийся
о своей чести!
Когдаявтаких(илисходных) выражениях обличалего,онтолько
улыбался ивздыхал, какчеловек, которого не понимают.Однажды,помнится
мне, онстал защищаться более вразумительнои привел софистические доводы,
которые стоит повторить, чтобы яснее понятен был его характер.
-- Выслишкомневоенный человекивоображаете,чтовойна--это
сплошныебарабаныизнамена, --сказал он. -- Война (какоченьразумно
определилиеедревние) -- это"ultimaratio"[47].
-- Война (какоченьразумно
определилиеедревние) -- это"ultimaratio"[47].Когдамы неумолимо
пользуемся своими преимуществами, -- мы воюем. Вот, например, вы, Маккеллар,
вы яростныйвояка в своей конторев Дэррисдире...или,может, арендаторы
возводят на вас напраслину?
-- Я не задумываюсь надтем, что есть войнаи чтоне есть война,--
ответил я. -- Но выдокучаете мне вашими притязаниями на уважение. Ваш брат
хороший человек, а вы плохой, вот и все.
-- Будь я Александром Македонским... -- начал он.
--Вот так всемыобманываемсебя! -- закричал я. --Будья самим
апостолом Павлом, я все равно проделал бы тотже торный путь,которомувы
были свидетелем.
-- Ая говорю вам, --прервал он меня, -- что, будь я самым захудалым
вождемклана горцев, будь я последним царькомплемени голых негров в лесах
Африки,мой народ обожалбы меня. Яплохойчеловек--не отрицаю. Но я
рожден быть добрым тираном.Спросите Секундру Дасса,он скажет вам,что я
обращаюсь сним,как с сыном.Свяжите свою судьбу смоей,станьтемоим
рабом,моей собственностью, существом мне подвластным, какподвластнымне
мое тело и мой разум, -- и вы не увидите больше того темного лика, который я
обращаю к миру в гневе своем. Мне надо всеилиничего. Но тому, кто отдаст
мне все, я возвращаю с лихвою.У меня королевская натура, в этом-то ибеда
моя!
-- Положим, до сих пор это было бедою для других! -- заметил я. -- Что,
как видно, служит неотъемлемым признаком королевского величия.
-- Ерунда! -- закричал он. -- Даже сейчас, уверяю вас, я пощадил бы эту
семью, в чьей судьбе вы принимаете такое участие. Да,даже теперь, я завтра
же предоставил бы их ничтожномуих благополучию и скрылсябы втойтолпе
убийц и шулеров, которую мы называем светом. Я сделалбыэто завтра же! --
продолжал он. -- Только, только...
-- Что только? -- спросил я.
-- Только они должны просить меня об этом на коленях. И всенародно,--
добавил он,усмехаясь.--В самомделе, Маккеллар, незнаю, найдется ли
зала, достаточно большая для свершения этой церемонии.
-- Тщеславие, тщеславие! -- проворчаля. -- Подумать только, что такая
сильнаястрасть,пускай козлу,ноподчиненатому жечувству, которое
заставляет жеманницу кокетничать со своим отражением в зеркале.
--Ну,всеможет бытьосвещенос разныхсторон: словами,которые
преувеличивают,исловами, которыепреуменьшают; этак вы меня ни в чем не
убедите. Вы давеча сказали, что я полагался на вашу совесть. Так вот, будь я
склонен--куничижению,ямогбысказать,чторассчитывална ваше
тщеславие. Вы хвалитесь, что вы "un homme de parole" [48], -- я горжусь тем,
что непризнаю себяпобежденным. Называйтеэто тщеславием,добродетелью,
величием души-- что значатслова? Но признайте в нас общую черту:оба мы
люди идеи.
Какможно судитьпотаким откровеннымбеседам,по тойтерпимости,
которая была обоими проявлена, мы были теперьв превосходных отношениях.