-- Аонкак раз это и затеял. Даещечто выделывал!
Стучалночью в дверь Вулли,кричал "Бу-у!", сыпал впечную трубу порох,
взрывавшийся в очаге, и пускал шутихи ему в окна. Словом, довел до того, что
стариквообразил,чтоэто самВельзевулпришелпо его душу. Ну, короче
говоря, кончилось дело тем, что Вулли совсем спятил.Его не могли поднять с
колен,онвсе время вопил, и молился, иплакал, покагосподь не успокоил
его. Это было прямоеубийство, все так и говорили.Спросите Джона Поля, Он
самкрепкостыдился всей этойистории,ведьонтакойистинно верующий
христианин. Чтоиговорить,самоеподходящеебылоделодлявладетеля
Баллантрэ!
Я спросил его, что думал обо всем этом сам Баллантрэ.
-- Апочемя знаю? -- ответил Макконнэхи. -- Онникогдаобэтом не
говорил. -- Последовали обычная его ругань ибожба, и черезкаждые два-три
слова он с ухмылкой гнусил: "Владетель Баллантрэ!"
Однаждывовремятакихизлиянийонпоказал мне тописьмоиз-под
Карлайля, хранившее и посейчас отпечатокконского копыта. Впрочем, это была
последняя из наших бесед, потому что онв этот разтакгрубоотозвался о
миссис Генри,чтомне пришлосьрезко одернутьего и с тех пор держать на
почтительном расстоянии.
Старыйлордбылнеизменноласковс мистеромГенри,изъявлялему
благодарностьи,случалось,кладя ему рукунаплечо, говорил, как будто
обращался ко всем:"Воткакой у меня хороший сын!" И онбыл действительно
благодарен мистеру Генри, как человек справедливый и рассудительный.Но мне
кажется,что этимвсе иограничивалось, и я уверен, что мистер Генрибыл
того же мнения. Любовь вся ушла на умершего сына. Не то чтобы милорд при мне
частовысказывалсяобэтом. Толькооднаждыонспросил,какиеуменя
отношения с мистером Генри, и я выложил ему всю правду.
-- Да, -- сказалон, глядяв сторону, на огонь в камине, -- Генри--
добрый малый, очень, очень добрый малый. Вы слышали, мистер Маккеллар, что у
меня былеще одинсын? Не скажу, чтобы он был таким примерным,как мистер
Генри,но, увы,он умер, мистерМаккеллар!Когдаонбылжив,мывсе
гордились им,оченьгордились.Еслиони невовсемоправдывалнаши
ожидания, ну что ж, мы за это любили его еще больше.
Последние слова он произнес задумчиво, глядя в огонь, а затем добавил с
внезапной живостью:
--Но менярадует, чтовы поладилисмистеромГенри. Он вам будет
хорошим господином.
И вследза этим он раскрыл книгу,чтообычно означало,что разговор
окончен. Но едва ли он читал внимательно и едвали понималхоть немного из
прочитанного; поле Куллоденскогобоя и старший сын -- вот чтовладелоего
мыслями,амноюужетогда,из сочувствиякмистеруГенри, овладевало
ощущение какой-то неестественной ревности к мертвому.
Скажу напоследок и о миссис Генри, и если мое суждение о нейпокажется
чрезмерно строгим, пусть читатель решает сам, когда я закончу свой рассказ.
Но преждея должен упомянуть о случае, который ещебольше ввел меня в
семейные дела Дэррисдиров. Не истекло и полугодамоего пребывания взамке,
как случилось,что ДжонПоль заболел ислег. По моему крайнему разумению,
причиной было пьянство,но снимнянчились,исамондержал себякак
великомученик.Дажепастор,навестившийего, ушелкакбысподобившись
благодати. На третий день его болезни мистер Генри пришел ко мне с виноватым
видом.
--Маккеллар,-- сказалон,--я хотел бы попросить васободной
маленькой услуге. Мы, знаете, выплачиваем пенсию... доставлять ее лежалона
обязанности Джона,а теперь, когда он болен, мне некого попроситьоб этом,
кроме вас. Дело это деликатное, по веским причинам я не могу вручить ее сам.
Макконнэхи я не решаюсь послать из-за его языка, ая... а мне... Я не хотел
бы,чтобы этодошло до миссисГенри, -- сказал он и покраснелдокорней
волос.
По правдеговоря,когдая узнал, чтодолжен отвезтиденьгинекоей
Джесси Браун, которая вполнезаслуживала свою репутацию, я подумал, что это
мистер Генри откупается от собственной интрижки. И темболее я был поражен,
когда обнаружилась правда.
Жила Джессивтупике, отходившем отглухогопроулка вСент-Брайде.
Соседство было очень подозрительное -- все больше контрабандисты.У входа в
проулок мне встретился человек с прошибленной головой; дальшепьянаяорава
горланила и распевала в харчевне, хотя было всего девять часов утра. Словом,
ничегохужеэтойтрущобыя невидел даже втаком большомгороде,как
Эдинбург, ия уже подумывал, не поворотить ли мне обратно. Обиталище Джесси
былоподстать улице, а самаона и того хуже. Расписку (которую с обычной
своейпунктуальностью мистерГенри велелмне с неевзять)я получилне
раньше, чем она послала кого-то заспиртным и я выпил с ней по стакану. Все
времяонадержаласебявзбалмошно, легкомысленно -- то подражала манерам
леди,то впадала в разгульное веселье, то кокетливо заигрывала со мной, что
мне было особенно противно. О деньгах она говорила в трагическом тоне.
-- Проклятые деньги!-- восклицала она. -- Ценакрови --вот что это
такое! Видите,дочего ядошла!Ах,если бы вернулся мой милый,все бы
изменилось! Но он мертв -- лежит мертвый в горах, -- мой милый, мой милый!
У нее была исступленная манера оплакивать своего милого, с заламыванием
рукизакатываниемглаз,чемуона, должнобыть,научилась убродячих
актеров,игоре еепоказалось мне напускным.Онасловнощеголяла своим
позором. Не скажу, чтобы я не жалелее, но в лучшем случае это была жалость
пополамс отвращением,а напоследок сама Джессирассеялаи последниеее
остатки. Натешившись моим обществом и нацарапав своеимя под распиской, она
сказала: "Ну, вот!" -- и, отбросив всякий женский стыд, с чудовищной руганью
стала гнатьменя, чтобы япоскорее отнес распискуИуде, пославшему меня к
ней.