VIII.
ПослeКонстантинополянебопрояснилось, хотямореосталось"очень
чоппи",какъвыражалсяПаткинъ.Софья Дмитрiевна дерзнулавыбратьсяна
палубу, но тотчасъ вернулась въ каютъ-компанiю, говоря, что ничегонeтъвъ
мiрe отвратительнeе этого рабскаго паденiя и восхожденiя всeхъ внутренностей
помeрeвосхожденiяипаденiякорабельнагоноса.Мужъдамыстоналъ,
спрашивалъ Бога,когда это кончится,и поспeшно, дрожащими руками, хваталъ
тазокъ. Мартынъ, котораго мать держала за кисть, чувствовалъ, что, ежели онъ
сейчасънеуйдетъ, тостошнитъ {36}и его. Въ этовремя вошла,мотнувъ
шарфомъ,дама, обратиласькъмужу съсочувственнымъвопросомъ,и мужъ,
молча, неоткрывая глазъ, сдeлалъ разрeзательный жестъ ладонью по кадыку, и
тогда она задала тотъже вопросъСофьeДмитрiевнe,которая страдальчески
улыбнулась. "И вы тоже, кажется, сдали, -- сказала дама, строго взглянулъ на
Мартына,и, качнувшись,перебросивъчерезъплечоконецъшарфа,вышла.
Мартынъ послeдовалъ заней,и ему полегчало, когда пахнулъ въ лицосвeжiй
вeтеръ,иоткрылосьярко-синее,въбарашкахъ,море,Онасидeлана
скрученныхъ канатахъиписалавъмаленькой сафьяновойкнижкe.Пронее
на-дняхъ кто-то изъ пассажировъ сказалъ,что "бабецъ невреденъ", и Мартынъ,
вспыхнувъ, обернулся,но, срединeсколькихъунылыхъ пожилыхъгосподъвъ
поднятыхъворотникахъ, не разобралъ нахала. Итеперь,глядя на ея красныя
губы, которыяона все облизывала, быстро виляя карандашикомъпостраницe,
онъ смeшался, не зналъ, очемъговорить, и чувствовалънагубахъ соленый
вкусъ. Она писала и какъ будтонезамeчала его. Межъ тeмъ, чистое, круглое
лицо Мартына, его неполныхъ семнадцатьлeтъ, извeстнаяладностьвсего его
очерка и движенiй, -- что встрeчается часто у русскихъ, но сходитъ почему-то
за"что-то англiйское", -- вотъ этотъсамый Мартынъ въжелтомъмохнатомъ
пальто съ пояскомъ произвелъ на даму нeкоторое впечатлeнiе.
Ей было двадцать пятьлeтъ,ее звали Аллой,она писала стихи, -- три
вещи, которыя, казалось бы,немогутъ не сдeлать женщины плeнительной.Ея
любимыми поэтамибыли Поль Жеральди иВикторъ Гофманъ; еяжесобственные
{37} стихи, такiе звучные, такiе пряные, всегда обращались къ мужчинe навы
исверкаликрасными,какъкровь,рубинами.Одноизънихънедавно
пользовалось чрезвычайнымъуспeхомъ въ петербургскомъ свeтe. Начиналось оно
такъ:
На пурпурe шелковъ, подъ пологомъ ампирнымъ,
Онъ всю меня ласкалъ, впиваясь ртомъ вампирнымъ,
А завтра мы умремъ, сгорeвшiе до тла,
Смeшаются съ пескомъ красивыя тeла.
Дамысписывалиегодругъудружки,егозаучивалинаизустьи
декламировали,а одинъгардемаринъ даже написалънанегомузыку.
Дамысписывалиегодругъудружки,егозаучивалинаизустьи
декламировали,а одинъгардемаринъ даже написалънанегомузыку.Выйдя
замужъ въ восемнадцать лeтъ, она два года съ лишнимъ оставаласьмужу вeрна,
номiръ кругомъбылъ насыщенъ рубиновымъ угаромъ грeха, бритые, напористые
мужчиныназначалисобственноесамоубiйствонасемьчасовъвечеравъ
четвергъ, на полночьвъ сочельникъ, на тричасаутра подъокнами, -- эти
датыпутались,трудно былоповсюдупоспeть. Понейтомилсяодинъизъ
великихъкнязей;впродолженiемeсяцадокучалъейтелефоннымизвонками
Распутинъ. И она иногда говорила, что ея жизньтолько легкiйдымъ папиросы
Режи, надушенной амброй.
Всего этого Мартынъ совершенно не понялъ. Стихами ея онъ былъ нeсколько
озадаченъ. Когда онъ сказалъ, что Константинополь вовсе не аметистовый, Алла
возразила, что онъ лишенъ поэтическаго воображенiя,и, по прieздe въ Афины,
подарила ему"Пeсни Билитисъ", дешевоеизданiе,иллюстрированное фигурами
голыхъподростковъ,{38}ичиталаемувслухъ,выразительнопроизнося
французскiяслова,подвечеръ,наАкрополe,насамомъ,такъсказать,
подходящемъ мeстe.Въея разговорeМартынуглавнымъобразомънравилась
влажная манерапроизноситьбукву"р",словно была не одна буква, а цeлая
галлерея,да ещесъ отраженiемъ въводe.И вмeстовсякихъфранцузскихъ
Билитисъ, петербургскихъ бeлыхъ, гитарныхъ ночей, грeшныхъ сонетовъвъ пять
дактилическихъстрофъ,онъухитрилсянайтивъэтойдамeсътрудно
усваиваемымъ именемъ совсeмъ другое,совсeмъ другое. Знакомство,незамeтно
начавшееся на пароходe, продолжалось въ Грецiи, на берегу моря, въ одной изъ
бeлыхъ фалерскихъ гостиницъ. Софьe Дмитрiевнe съ сыномъ достался прескверный
крохотный номеръ, -- единственное окно выходило въ пыльный дворъ, и тамъ, на
разсвeтe,совсякимимучительнымиприготовленiями,съпредварительнымъ
похлопыванiемъ крылъ идругимизвуками,хриплои бодроначиналъ кричать
молодой алекторъ. Мартынъспалъ на твердой синейкушеткe, кровать же Софьи
Дмитрiевны была узкая, шаткая, съухабистымъ матрацомъ. Изъ насeкомыхъ жила
въкомнатe только однаблоха, зато оченьловкая, прожорливая и совершенно
неуловимая. Алла, которой посчастливилось устроиться въотличномъ номерe съ
двумякроватями,предложилавзятьСофьюДмитрiевнукъсебe,амужа
перекинуть къМартыну. Софья Дмитрiевна,сказавъ нeсколькоразъ сряду: да
что вы, дачто вы, --охотно согласилась,ивътотъ жедень состоялось
перемeщенiе. Черносвитовъ, большой, долговязый, мрачный, заполнилъ собой всю
комнатку; его кровь повидимомусразу отравила блоху, ибо она больше {39} не
появлялась;его вещи, -- принадлежности для бритья, зеркальцесътрещиной
поперекъ, одеколонъ,кисточка, которую онъ всегдазабывалъсполоснуть,и
которая стояла весь день, проклеенная сeрой, остывшей пeной, на подоконникe,
на столe, на стулe, -- удручали Мартына, и особенно былотяжко по вечерамъ,
когда,ложасьспать, онъ принужденъбылъ очищать свою, Мартынову, кушетку
отъ какихъ-то галстуковъ и натeльныхъ сeтокъ.