Прозрачные вещи - Nabokov Vladimir 10 стр.


Елизавета Павловна шла через сад с другой дамой, всплескивая

руками, что-то живо на ходу рассказывая, - высокая, румяная, в большой

дрожащей шляпе. Илья Ильич с букетом стоял и кланялся... В пестром мареве

(ибо Иннокентий, несмотря на небольшую репетицию гражданского презрения,

проделанную накануне, находился в сильнейшем замешательстве) мелькали молодые

люди, бегущие дети, чья-то шаль с яркими маками по черному, второй фокстерьер,

- а главное, главное: скользящее сквозь тень и свет, еще неясное, но уже

грозящее " роковым обаянием, лицо Тани, которой исполнялось сегодня шестнадцать

лет".

Уселись. Он оказался в самом тенистом конце

стола, где сидевшие не столько говорили между собой, сколько смотрели,

все одинаково повернув головы, туда, где был говор и смех, и великолепный,

атласисто-розовый пирог, утыканный свечками, и восклицания детей, и лай

обоих фокстерьеров, чуть не прыгнувших на стол... а здесь как бы соединялись

кольцами липовой тени люди разбора последнего: улыбавшийся, как в забытье,

Илья Ильич; некрасивая девица в воздушном платье, пихнувшая потом от волнения;

старая француженка с недобрыми глазами, державшая под столом на коленях

незримое крохотное существо, изредка звеневшее бубенчиком... Соседом Иннокентия

оказался брат управляющего, человек тупой, скучный, притом заика; Иннокентий

разговаривал с ним только потому, что смертельно боялся молчать, и хотя

беседа была изнурительная, он с отчаяния за нее держался, - зато позже,

когда уже зачастил сюда и случайно встречал беднягу, не говорил с ним никогда,

избегая его, как некую западню или воспоминание позора..

Вращаясь, медленно падал на скатерть липовый

летунок..

Там, где сидела знать, Годунов-Чердынцев громко

говорил через стол со старухой в кружевах, говорил, держа за гибкую талию

дочь, которая стояла подле и подбрасывала на ладони мячик. Некоторое время

Иннокентий боролся с сочным кусочком пирога, очутившимся вне тарелки, -

я вот от неловкого прикосновения, перевалившимся и - под стол, - малиновый

увалень (там его и оставим). Илья Ильич все улыбался впустую, обсасывал

усы: кто-то попросил его передать печение - он залился счастливым смехом

и передал. Вдруг над самым ухом Иннокентия раздался быстрый задыхающийся

голос: Таня, глядя на него без улыбки и держа в руке мяч, предлагала -

хотите с нами пойти? - и он жарко смутился, выбрался из-за стола, толкнув

соседа, - не сразу мог выпростать правую ногу из-под общей садовой скамейки..

0 ней говорили: какая хорошенькая барышня;

у нее были светло-серые глаза под котиковыми бровями, довольно большой,

нежный и бледный, рот, острые резцы, - и когда она бывала нездорова или

не в духе, заметны становились волоски над губой. Она страстно любила все

летние игры, во все играла ловко, с какой-то очаровательной сосредоточенностью,

- и, конечно, само собой прекратилось простодушное ужение пескарей с Василием,

который недоумевал, - что случилось? - появлялся вдруг, около школы, под

вечер, и манил Иннокентия, неуверенно осклабясь и поднимая на уровень лица

жестянку с червями, - и тогда Иннокентий внутренне содрогался, сознавая

свою измену народу. Между тем от новых знакомых радости было мало. Так

случилось, что к центру их жизни он все равно не был допущен, а пребывал

на ее зеленой периферии, участвуя в летних забавах, но никогда не попадая

в самый дом. Это бесило его; он жаждал приглашения только затем, чтобы

высокомерно отказаться от него, - да н вообще все время был начеку, хмурый,

загорелый, лохматый, с постоянной игрой челюстных желваков, - и всякое

Танина слово как бы отбрасывало в его сторону маленькую тень оскорбления,

и Боже мой, как он их всех ненавидел - ее двоюродных братьев, подруг, веселых

собак.

Это бесило его; он жаждал приглашения только затем, чтобы

высокомерно отказаться от него, - да н вообще все время был начеку, хмурый,

загорелый, лохматый, с постоянной игрой челюстных желваков, - и всякое

Танина слово как бы отбрасывало в его сторону маленькую тень оскорбления,

и Боже мой, как он их всех ненавидел - ее двоюродных братьев, подруг, веселых

собак... Внезапно все это бесшумно смешалось, исчезло - и вот, в бархатной

темноте августовской ночи, он сидит на парковой калитке и ждет; покалывает

засунутая между рубашкой и телом записка, которую, как в старых романах,

ему принесла босая девчонка. Лаконический призыв на свидание показался

ему издевательством, но все-таки он поддался ему - и был прав: от ровного

шороха ночи отделился легкий хруст шагов. Ее приход, ее бормотание и близость

были для него чудом; внезапное прикосновение ее холодных, проворных пальцев

изумило его чистоту. Сквозь деревья горела огромная, быстро поднимавшаяся

луна. Обливаясь слезами, дрожа и солеными губами слепо тычась в него, Таня

говорила, что завтра уезжает с матерью на юг и что все кончено, о, как

можно было быть таким непонятливым... "Останьтесь, Таня", - взмолился он,

но поднялся ветер, она зарыдала еще пуще... когда же она убежала, он остался

сидеть неподвижно, слушая шум в ушах, а погодя пошел прочь по темной и

как будто шевелившейся дороге, и потом была война с немцами, и вообще все

как-то расползлось, - но постепенно стянулось снова, и он уже был ассистентом

профессора Бэра (Behr) на чешском курорте, а в 1924 году, что ли, работал

у него в Савойе, и однажды - кажется, в Шамони - попался молодой советский

геолог, разговорились, и, упомянув о том, что тут пятьдесят лет тому назад

погиб смертью простого туриста Федченко (исследователь Ферганы!), геолог

добавил,чтовот постоянно так случается: этих отважных людей

смерть так привыкла преследовать в диких горах и пустынях,что

ужебезособогоумысла,шутя, задевает их при всяких других

обстоятельствах и, к своему же удивлению, застает ихврасплох,

-вот так погибли и Федченко, и Северцев, и Годунов-Чердынцев,

неговоряужеобиностранныхклассиках-Сник,

Дюмон-Дюрвилль...Аещечерезнескольколет Иннокентий был

проездом в Париже и, посетив по делу коллегу, уже бежал вниз по

лестнице, надевая перчатку, когда на одной из площадок вышла из

лифта высокая сутуловатая дама, в которойонмгновенноузнал

ЕлизаветуПавловну. "Конечно, помню вас, еще бы не помнить", -

произнесла она, глядя на в лицо ему, а как-то через егоплечо,

точнозанимстоял кто-то (она чуть косила). "Ну, пойдемте к

нам,голубчик",-продолжалаона,выйдяизмгновенного

оцепенения,иотвернуланоскомуголтолстого, пресыщенного

пылью мата, чтобы достать из-под него ключ. Иннокентий вошел за

ней,мучась,ибоникакнемогвспомнить,чтоименно

рассказывали ему по поводу того, как и когда погиб ее муж..

А потом пришла домой Таня, вся как-то уточнившаяся

заэтидвадцатьлет,суменьшившимсялицом и подобревшими

глазами, - сразу закурила, засмеялась, без стеснениявспоминая

сним то отдаленное лето, - и он все дивился, что и Таня, и ее

мать не поминают покойного и так просто говорят о прошлом, а не

плачут навзрыд, как ему, чужому, хотелось плакать, - или, может

быть, держали фасон? Появиласьбледная,темноголоваядевочка

летдесяти-"Авотмоя дочка, - ну пойди сюда", - сказала

Таня, суя порозовевший окуроквморскуюраковину,служившую

пепельницей.

Назад Дальше