Роковымобразом мужчины в
ее обществестановилисьрассеянными невежами. Федор Константинович сам это
чувствовал, нок счастью додверей оставалось всего несколько шагов, и там
уже ждала с ключами горничная Чернышевских, высланная, собственно, навстречу
Васильеву,у которого была весьма редкая болезнь сердечных клапанов, --он
дажесделалее своейпобочнойспециальностьюи, случалось,приходилк
знакомымсанатомическоймодельюсердцаивсёоченьясноилюбовно
демонстрировал."А нам лифтаненужно",-- сказала Любовь Марковна, -- и
пошла наверх, сильно топая, но как-то особенно плавно и бесшумно поворачивая
наплощадках;Федору Константиновичуприходилосьподниматьсясзадинее
замедленными зигзагами, как иногдавидишь:прерывчато идетпес, пропуская
голову то справа, то слева от каблука хозяина.
ИмотвориласамаАлександраЯковлевна,и,неуспелонзаметить
неожиданное выражениееелица (точноона не одобрялачего-то илихотела
быстро что-то предотвратить),как в переднюю,на коротких, жирныхножках,
выскочил опрометью ее муж, тряся на бегу газетой.
"Вот, -- крикнул он, бешенодергаявниз угломрта (тик послесмерти
сына), -- вот, смотрите!"
"Я, -- заметилаЧернышевская,--ожидала от него более тонких шуток,
когда за него выходила".
ФедорКонстантиновичсудивлениемувидел,чтогазетанемецкая, и
неуверенно ее взял.
"Дату! -- крикнулАлександр Яковлевич. -- Смотрите же на дату, молодой
человек!"
"Вижу, -- сказал Федор Константинович со вздохом, -- и почему-то газету
сложил. -- Главное, я отлично помнил!"
Александр Яковлевич свирепо захохотал.
"Несердитесьнанего, пожалуйста,-- с ленивой скорбьюпроизнесла
АлександраЯковлевна, слегкабалансируябедрамиимягкоберямолодого
человека за кисть.
Любовь Марковна, защелкнув сумку, поплыла в гостиную.
Этобыла оченьнебольшая,пошловатообставленная,дурно освещенная
комнатас застрявшей тенью вуглу и пыльной вазой танагра нанедосягаемой
полке, икогданаконецприбыл последнийгость,и АлександраЯковлевна,
ставшая на минуту -- как это обычно бывает -- замечательно похожа на свой же
(синийсбликом)чайник,началаразливатьчай,теснотапомещения
претворилась в подобие какого-то трогательно уездного уюта. На диване, среди
подушек--всёнеаппетитных, заспанных цветов -- подлешелковойкуклы с
бескостными ногамиангела иперсидским разрезомочей, которую оба сидящих
поочередномяли,удобнорасположились: огромный,бородатый, вдовоенных
носках со стрелками, Васильев и худенькая, очаровательно дохлая, срозовыми
векамибарышня--в общем вродебелой мыши; ее звалиТамара(что лучше
присталобы кукле), а фамилия смахиваланаодинизтех немецкихгорных
ландшафтов, которыевисятурамочников.
Около книжнойполки сиделФедор
Константинович и,хотявгорлестоялкубик, старался казатьсявдухе.
ИнженерКерн,близкознавшийпокойногоАлександраБлока,извлекализ
продолговатойкоробки,склейкимшорохом,финик.Внимательноосмотрев
кондитерские пирожные на большой тарелке с плохо нарисованным шмелем, Любовь
Марковна, вдруг скомкав выбор, взялатот сорт, на котором непременно бывает
следнеизвестногопальца--пышку.Хозяинрассказывалстаринную
первоапрельскую проделку медика первокурсника в Киеве... Но самым интересным
из присутствующих был сидевший поодаль, сбокуотписьменногостола,и не
принимавший участия в общем разговоре, за которым, однако, с тихим вниманием
следил,юноша... чем-то действительно напоминавший ФедораКонстантиновича:
он напоминал его не чертами лица, которые сейчас было трудно рассмотреть, но
тональностьювсего облика,--сероваторусымоттенкомкруглойголовы,
которая былакороткоострижена(чтопоправилампозднейпетербургской
романтики шло поэту лучше, чем лохмы), прозрачностью больших, нежных, слегка
оттопыренных ушей, тонкостью шеи с тенью выемки у затылка.Он сидел в такой
же позе, в какой сиживал и Федор Константинович, -- немножко опустив голову,
скрестивноги ине столько скрестив, сколькоподжав руки, словно зяб, так
чтопокойтела скореевыражалсяострымиуступами (колено, локти, щуплое
плечо)исжатостьювсехчленов, нежелитемобычнымсмягчением очерка,
которое бывает, когда человек отдыхает и слушает. Тень двух томов,стоявших
настоле,изображалаобшлагиуголлацкана,атеньтоматретьего,
склонившегосяк другим, могла сойти за галстук.Он был летна пять моложе
Федора Константиновича и,что касается самоголица, то, судя по снимкам на
стенахкомнатыи в соседней спальне (настолике, между плачущими по ночам
постелями), сходства, может быть,и не существовало вовсе, ежели не считать
известнойего удлиненностипри развитости лобных костей, да темной глубины
глазниц -- паскальевой, по определению физиогномистов, -- да еще, пожалуй, в
широких бровяхнамечалось что-тообщее... но нет, делобыло не впростом
сходстве,а водинаковостидуховнойпородыдвух нескладныхпо-разному,
угловато-чувствительных людей. Он сидел, этотюноша,не поднимаяглаз,с
чутьлукавой чертойугуб,скромно ине оченьудобно, настуле, вдоль
сидения которогоблестелимедныекнопки, слеваот заваленногословарями
стола,и,-- какбытеряя равновесие,ссудорожным усилием,Александр
Яковлевичсноваотрывалвзгляд отнего, продолжаярассказыватьвсёто
молодецки смешное, чем обычно прикрывал свою болезнь.
"Аотзывы всёравнобудут"--сказалонФедоруКонстантиновичу,
непроизвольно подмигивая, -- "уж будьте покойны, угорьки из вас повыжмут".
"Кстати, -- спросила АлександраЯковлевна,-- чтоэто такое "вилыв
аллее", -- там, где велосипед?"
Федор Константинович скореежестами, чем словами, показал:знаете, --
когда учишься ездить и страшно виляешь.