"Аотзывы всёравнобудут"--сказалонФедоруКонстантиновичу,
непроизвольно подмигивая, -- "уж будьте покойны, угорьки из вас повыжмут".
"Кстати, -- спросила АлександраЯковлевна,-- чтоэто такое "вилыв
аллее", -- там, где велосипед?"
Федор Константинович скореежестами, чем словами, показал:знаете, --
когда учишься ездить и страшно виляешь.
"Сомнительное выражение", -- заметил Васильев.
"Мнебольше всегопонравилосьодетскихболезнях,да,-- сказала
АлександраЯковлевна, кивнувсамой себе,--этохорошо:рождественская
скарлатина и пасхальный дифтерит".
"Почему не наоборот?" -- полюбопытствовала Тамара.
Господи, как он любил стихи! Стеклянный шкапчик в спальне был полон его
книг:Гумилеви Эредиа, Блок и Рильке,-- и сколькоон знал наизусть!А
тетради... Нужнобудеткогда-нибудьрешитьсяи всёпросмотреть. Она это
может, аянемогу.Какэтостраннослучается, чтосоднянадень
откладываешь. Разве,казалосьбы, не наслаждение, -- единственное, горькое
наслаждение, --перебирать имущество мертвого, а онооднако так и остается
лежатьнетронутым(спасительнаяленьдуши?);немыслимо,чтобычужой
дотронулсядо него, но какоеоблегчение, если бы нечаянный пожар уничтожил
этот драгоценный маленький шкал. Александр Яковлевич вдруг встали,как бы
случайно, так переставил стул около письменногостола, чтобы ни он, ни тень
книг никак не могли служить темой для призрака.
Разговортемвременемперешелнакакого-тосоветскогодеятеля,
потерявшего после смерти Ленинавласть. "Ну, в те годы, когда явидал его,
онбылвзените славы идобра",--говорилВасильев,профессионально
перевирая цитату.
Молодой человек, похожий наФедора Константиновича (к которомуименно
поэтомутак привязались Чернышевские), теперь очутился у двери, где, прежде
чем выйти,остановилсяв полоборота к отцу, --и, несмотряна свой чисто
умозрительный состав, ах, как он был сейчас плотнее всех сидящихв комнате!
СквозьВасильеваибледную барышнюпросвечивал диван,инженерКерн был
представлен одним лишь блеском пенснэ, ЛюбовьМарковна --тоже, самФедор
Константинович держался лишь благодаря смутному совпадению с покойным, -- но
Яша был совершенно настоящий и живой и толькочувство самосохранения мешало
вглядеться в его черты.
"А может быть, -- подумал Федор Константинович, -- может быть,это всё
нетак,ион(Александр Яковлевич)вовсесейчасне представляетсебе
мертвого сына, а действительно занят разговором, и если у него бегают глаза,
так это потому,чтоон вообщенервный, Бог с ним. Мне тяжело, мне скучно,
это всё не то, -- и я не знаю, почему я здесь сижу, слушаю вздор".
И всё-таки он продолжал сидеть и курить, и покачивать носком ноги, -- и
промеж всеготого, что говорилидругие, что сам говорил, онстарался, как
везде и всегда, вообразить внутреннее прозрачное движениедругого человека,
осторожно садясь всобеседника, как в кресло, так чтобылокти того служили
ему подлокотниками, и душа бы влегла в чужую душу, -- и тогда вдруг менялось
освещение мира,и оннаминуту действительнобыл Александр Яковлевич или
Любовь Марковна, или Васильев.
Мне тяжело, мне скучно,
это всё не то, -- и я не знаю, почему я здесь сижу, слушаю вздор".
И всё-таки он продолжал сидеть и курить, и покачивать носком ноги, -- и
промеж всеготого, что говорилидругие, что сам говорил, онстарался, как
везде и всегда, вообразить внутреннее прозрачное движениедругого человека,
осторожно садясь всобеседника, как в кресло, так чтобылокти того служили
ему подлокотниками, и душа бы влегла в чужую душу, -- и тогда вдруг менялось
освещение мира,и оннаминуту действительнобыл Александр Яковлевич или
Любовь Марковна, или Васильев.Иногда к прохладе и легкимнарзанным уколам
преображенияпримешивалосьазартно-спортивноеудовольствие,иемубыло
лестно,когдаслучайноесловоловкоподтверждалопоследовательныйход
мыслей,который онугадывалвдругом. Он,длякотороготак называемая
политика(всёэтодурацкоечередованиепактов,конфликтов, обострений,
трений,расхождений, падений, перерождений нивчем неповинных городков в
международные договоры) не значила ничего, погружался, бывало, с содроганием
и любопытствомв просторныенедра Васильева и намгновение жил при помощи
его,васильевского,внутреннего механизма,где рядом скнопкой "Локарно"
былакнопка"локаут", игдевложноумную,ложнозанимательнуюигру
вовлекалисьразнокалиберныесимволы:"пятеркакремлевскихвладык"или
"восстание курдов" илисовершеннопотерявшие человеческийоблик отдельные
имена:Гинденбург,Маркс,Пенлеве,Эррио,--головастаяэ-оборотность
которого настолько самоопределилась, на столбцах васильевской "Газеты",что
грозила полным разрывомспервоначальнымфранцузом;этобылмирвещих
предсказаний, предчувствий, таинственных комбинаций, мир, который в сущности
былвостократпризрачнейсамойотвлеченноймечты.КогдажеФедор
Константинович пересаживался в Александру Яковлевну Чернышевскую, то попадал
в душу, где не всё было ему чуждо, но где многое изумляло его, как чопорного
путешественника могут изумлять обычаи заморской страны, базар на заре, голые
дети,гвалт,чудовищнаявеличинафруктов. Сорокапятилетняя,некрасивая,
соннаяженщина,потерявдвагода томуназадединственногосына, вдруг
проснулась:траур окрылил ее, ислезы омолодили,--так по крайнеймере
говорили знавшие ее прежде. Память с сыне, обернувшаяся у ее мужа недугом, в
ней разгорелась какой-то живительнойстрастью. Неправильно было бы сказать,
чтоэтастрасть заполняла ее всю;нет,она ещедалекоперелетала через
душевныйпределАлександрыЯковлевны,едвалинеоблагораживаядаже
белибердуэтихдвухмеблированных комнат,в которыеонасмужем после
несчастья переехалаиз большой старой берлинской квартиры (где еще до войны
живалее брат ссемьей), Своих знакомых она теперь рассматривала лишьпод
углом ихвосприимчивости кее утрате, да еще,для порядка, вспоминала или
воображала суждениеЯшиотомилидругомлице,скоторым приходилось
встречаться, Ее охватил жар деятельности, жажда обильного отклика; сын в ней
росивыбивалсянаружу; литературный кружок, в прошломгодуучрежденный
Александром Яковлевичем совместносВасильевым,дабы чем-нибудь себя и ее
занять,показалсяейлучшимпосмертнымчествованиемпоэта-сына.