Свое настоящее мнение о его поэзии я скрывал от
Александры Яковлевны, а те принужденные звукинечленораздельного одобрения,
которыеяиз приличияиздавал,понималисьеюкак хаос восхищения.Она
подарила мне на рождение,сияясквозьслезы,лучший Яшин галстук,свеже
выутюженный,старомодномуаровый,сещезаметнойпетербургскоймаркой
"ДжокейКлуб", -- думаю, что сам Яша вряд ли егочасто носил; и в обмен за
всё, чем она поделилась со мной, за полный и подробный образ покойного сына,
с егостихами,ипохондрией,увлечениями,гибелью,АлександраЯковлевна
властнотребовала отменянекотороготворческогосодействия; получалось
странное соответствие: ее муж, гордившийся своимстолетним именем и подолгу
занимавший историей оногознакомых (деда его в царствование Николая Первого
крестил,-- в Вольске, кажется, -- отец знаменитого Чернышевского, толстый,
энергичный священник, любивший миссионерствовать среди евреев и в придачук
духовному благу дававший им свою фамилию), нераз говорил мне: "Знаете что,
написалибы вы, ввидеbiographieromance'e,книжечку онашемвеликом
шестидесятнике,--да-да,не морщитесь,явсепредвижувозраженьяна
предложение мое, но поверьте, бывают же случаи, когдаобаяние человеческого
подвига совершенноискупает литературнуюложь, а он был сущий подвижник, и
если бывы пожелалиописатьегожизнь,я бвам многомог порассказать
любопытного". Мнесовсем не хотелось писать о великом шестидесятнике, а еще
того меньше о Яше, как со своей стороны настойчиво советовала мне Александра
Яковлевна(такчтов общем получался заказ навсюисториюих рода). Но
невзирая на то, что меня исмешило и раздражало это их стремление указывать
путьмоеймузе, ячувствовал, что ещенемного,иАлександраЯковлевна
загонит меня в такой угол, откуда я не вылезу,и что, подобно тому, как мне
приходилосьявлятьсякнейвЯшиномгалстуке(покудаянепридумал
отговориться тем, что боюсь его затрепать), точно также мне придется засесть
за писание новеллы сизображениемЯшиной судьбы.Одно время ядажеимел
слабость(илисмелость, можетбыть)прикидывать в уме, какбыя за это
взялся, если бы да кабы... Иной мыслящий пошляк, беллетрист в роговых очках,
--домашний врачЕвропы и сейсмограф социальных потрясений, -- нашелбы в
этойистории,янесомневаюсь,нечто ввысшейстепени характерное для
"настроений молодежи в послевоенные годы", -- одноэто сочетаниеслов(не
говоря про область идей),невыразимоменябесило;я испытывалприторную
тошноту, когда слышал или читал очередной вздор, вульгарный и мрачный вздор,
осимптомахвекаитрагедияхюношества.Атаккакзагореться Яшиной
трагедиейя не мог(хотяАлександраЯковлевнаидумала,чтогорю), я
невольнобыувяз как разв глубокомысленнойс гнусным фрейдовским душком
беллетристике. С замиранием сердца упражняя воображение, носком ногикак-бы
испытываяслюдянойледокзажоры,ядоходилдотого,чтовиделсебя
переписывающими приносящимЧернышевской свое произведение, садящимся так,
чтобы лампас левойстороны освещала мой роковойпуть(спасибо,мне так
отличновидно), и после короткого предисловия насчет того, как было трудно,
какответственно.
С замиранием сердца упражняя воображение, носком ногикак-бы
испытываяслюдянойледокзажоры,ядоходилдотого,чтовиделсебя
переписывающими приносящимЧернышевской свое произведение, садящимся так,
чтобы лампас левойстороны освещала мой роковойпуть(спасибо,мне так
отличновидно), и после короткого предисловия насчет того, как было трудно,
какответственно... нотутвсёзаволакивалосьбагровымпаромстыда. К
счастью, я заказа неисполнил,--не знаю, что именно уберегло: и тянул я
долго,и какие-то случайно выдались благотворные перерывы в наших встречах,
и самой Александре Яковлевне яможетбытьчуть-чутьприелсявкачестве
слушателя; какбы то ни было, история осталасьписателем неиспользованной,
-- а была она в сущности очень проста и грустна, эта история.
Мы почти в одно время попали вберлинскийуниверситет,но яне знал
Яши,хотянераздолжно бытьмыпроходилидруг мимодруга.Разность
предметов,--онзанималсяфилософией,я -- инфузориями,--уменьшала
возможность общения. Если бы я теперь вернулся в это прошлое, и лишь с одним
обогащением, --с сознанием сегодняшнего дня, -- повторил бы в точности все
тогдашние моипетли,то ужконечно я бысразу приметил еголицо,столь
теперь знакомоемнепо снимкам.Забавно:есливообщепредставитьсебе
возвращение в былое сконтрабандойнастоящего, какжедико былобытам
встретитьв неожиданныхместах,такиемолодые и свежие, в каком то ясном
безумиине узнающиенас,прообразысегодняшнихзнакомых;так, женщина,
которую,скажем, совчерашнего днялюблю, девочкой,оказывается,стояла
почти рядом со мной в переполненном поезде, а прохожий, пятнадцать леттому
назад спросивший у меня дорогу, ныне служит в одной конторе со мной. В толпе
минувшего с десяток лиц получило бы эту анахроническую значительность: малые
карты,совершеннопреображенныелучемкозыря.Искакойуверенностью
тогда... Но,увы, когда и случается, восне, так пропутешествовать, тона
границепрошлогообесцениваетсявесьтвойнынешнийум, ив обстановке
класса, наскоро составленного аляповатым бутафором кошмара,опять не знаешь
урока -- со всею забытой тонкостью тех бывших школьных мук.
Вуниверситете Яша близко сдружилсясо студентом Рудольфом Бауманом и
студенткой Олей Г., -- русские газеты не печатали полностьюее фамилии. Это
была барышняего лет, егокруга, родом чуть ли не из того же города, как и
он.Семьи, впрочем, друг друга не знали. Только раз,года два после Яшиной
гибели, налитературном вечере мнедовелось видетьее, иязапомнилее
необыкновенно широкий, чистый лоб, глаза морского оттенка и большойкрасный
рот с черным пушком над верхней губой и толстой родинкой сбоку, а стояла она
сложивнамягкой груди руки, чтово мнесразуразвернуло всю литературу
предмета, где былаи пыльведряного вечера,и шинокутрактаи женская
наблюдательная скука.