Год Семь.
Бродячимпризракомгосударствабылосразупринятоэтолетоисчисление,
сходноес тем, которое некогдаввелфранцузский ражий гражданинвчесть
новорожденнойсвободы. Носчет растет, и честь не тешит; воспоминание либо
тает, либо приобретает мертвый лоск, такчтовзамендивных привидений нам
остаетсявеерцветных открыток.Этомуне поможет никакая поэзия, никакой
стереоскоп, лупоглазо и грозно-молчаливо придающий такую выпуклость куполу и
такимбесовским подобиемпространстваобмывающий гуляющих с карлсбадскими
кружками лиц, что пуще рассказовокампании,меня мучилисны после этого
оптическогоразвлечения:аппаратстоялвприемнойдантиста, американца
Lawson, сожительница которого Mme Ducamp, седая гарпия, засвоим письменным
столом среди флаконов кроваво-красного Лоусоновского элексира, поджимая губы
и скребявволосах суетливо прикидывала,куда бывписать насс Таней, и
наконец, с усилием и скрипом, пропихивала плюющееся перо промеж la Princesse
Toumanoff скляксой вконце иMonsieur Danzasс кляксойвначале.Вот
описание поездкик этому дантисту, предупредившемунакануне,что that one
will have to come out...
Как буду в этой же карете
чрез полчаса опять сидеть?
Как буду на снежинки эти
и ветви черные глядеть?
Как тумбу эту в шапке ватной
глазами провожу опять?
Как буду на пути обратном
мой путь туда припоминать?
(Нащупывая поминутно
с брезгливой нежностью платок,
в который бережно закутан
как будто костяной брелок)
"Ватнаяшапка" -- будучи к тому же и двусмыслицей, совсем не выражает того,
чтотребовалось: имелсяввиду снег, нахлобученныйна тумбы, соединенные
цепью где-то по близости памятника Петра.Где-то! Боже мой, я уже струдом
собираючастипрошлого, ужезабываю соотношениеисвязьещевпамяти
здравствующихпредметов,которые вследствие этого и обрекаюна отмирание.
Какая тогда оскорбительная насмешка в самоуверении, что
так впечатление былое
во льду гармонии живет...
Чтоже понуждает меня слагать стихи о детстве,есливсеравнопишу зря,
промахиваясь словесно или же убивая и барса и лань разрывной пулей "верного"
эпитета?Но небудем отчаиваться.Онговорит,чтоя настоящий поэт, --
значит, стоило выходить на охоту.
Вот ещедвенадцатистишиео том, чтомучиломальчика,-- отерниях
городской зимы; как например: когда чулки шерстят в поджилках,или когда на
руку, положенную наплаху прилавка, приказчицанатягиваеттебе невозможно
плоскуюперчатку. Упомянемдалее:двойной(первыйраз соскочило)щипок
крючка,когдатебе, расставившему руки, застегивают меховой воротник; зато
какая занимательная перемена акустики, ёмкость звука, когда воротник поднят;
иеслимыужекоснулись ушей: как незабвенна музыка шелковой тугости при
завязывании (подними подбородок) ленточек шапочных наушников.
Весело ребятам бегатьнаморозце. Увхода в оснеженный (ударениена
второмслоге) сад -- явление:продавецвоздушныхшаров.Надним, втрое
большенего,--огромнаяшуршащаягроздь.Смотрите,дети,какони
переливаются итрутся, полные красного, синего,зеленого солнышка божьего.
Красота!Я хочу, дяденька, самыйбольшой(белый,спетухом набоку,с
краснымдетенышем, плавающимвнутри,который,по убиении матки,уйдет к
потолку, а через день спустится, сморщенный и совсем ручной). Вот счастливые
ребята купили шар за целковый,и добрый торговец вытянул егоиз теснящейся
стаи. Погоди, пострел, нехватай, дай отрезать. После чегоонснова надел
рукавицы,проверил,ладно ли стянутверевкой с ножницами и, оттолкнувшись
пятой, тихо начал подниматься стояком в голубоенебо, всё выше и выше,вот
ужгроздь его не болеевиноградной,апод ним--дымы,позолота, иней
Санкт-Петербурга,реставрированного,увы, там исямполучшимкартинам
художников наших.
Но без шуток: было очень красиво, очень тихо. Деревья в саду изображали
собственные призраки,и получалось это бесконечно талантливо.МысТаней
издевались над салазками сверстников, особенно если были они крытые ковровой
материей с висячей бахромой, высокимсидением (снабженным дажегрядкой)и
вожжиками, за которые седокдержался, тормозя валенками. Такиеникогдане
дотягивали доконечногосугроба,а почтисразувыйдяизпрямого бега,
беспомощнокрутилисьвокругсвоейоси, продолжаяспускаться, сбледным
серьезнымребенком, принужденнымпозамиранииих,толчкамисобственных
ступней, сидя, подвигаться вперед, чтобы достигнуть конца ледяной дорожки. У
меняиуТани былиувесистые брюшныесанкиотСангалли: прямоугольная
бархатная подушка на чугунных полозьяхскобками. Их не надобыло тащить за
собой,онишли стакой нетерпеливойлегкостью позря усыпанномупеском
снегу, что ударялись сзади в ноги. Вот горка.
Влезть на помост, облитый блеском...
(взнашиваяведра, чтобы скат обливать, воду расплескивали,так что ступени
обросликороюблестящегольда,новсёэтонеуспелаобъяснить
благонамеренная аллитерация).
Влезть на помост, облитый блеском,
упасть с размаху животом
на санки плоские -- и с треском
по голубому... А потом, --
когда меняется картина,
и в детской сумрачно горит
рождественская скарлатина
или пасхальный дифтерит, --
съезжать по блещущему ломко,
преувеличенному льду
в полутропическом каком-то,
полутаврическом саду.