– Которая из них?
– Салли Паркер.
– Ее она не упоминала.
– Если бы упомянула, вы бы не предложили мне сыграть.
– Верно. Ну, с Эвой я знаком довольно давно. Еще со времен ее первого клуба, «Голубая обезьяна» – так, кажется, он назывался?
– Никогда не слышал о таком.
– Это еще в двадцатые было, когда она только начинала.
Фельзен покачал головой.
– Так или иначе, – продолжал Лерер, – я, услышав ваше имя, спросил о вас Эву. Она стала вас расхваливать, пока я не дал ей понять, что это не то, что мне хотелось бы услышать. После этого она, конечно, прикусила язык, но все‑таки я был группенфюрером СС, знаете ли… так что… – Он снял с подноса коньяк. – Вы не?..
– Что?
– Это из‑за фрейлейн Брюке вы не хотели покидать Берлин, верно?
– Нет‑нет, – сказал Фельзен, досадуя, что сам загнал себя в ловушку.
– Я имел в виду…
В камине потрескивал огонь, Лерер, грея руки, гладил себе задницу.
– Так что же вы имели в виду? – не утерпел Фельзен.
– Знаете, эти берлинские клубы… женщины… все это не…
– Она же не хозяйка борделя, – сказал, сдерживая гнев, Фельзен.
– Это мне известно, но… вся эта среда… которой свойственна… – Он помолчал, надеясь, что Фельзен подскажет ему слово, но тот молчал. – Распущенность… Вся эта богема… Легкомыслие. Вообще непостоянство всей этой ночной жизни.
– Разве самое известное из собраний нашей партии не проводилось ночью?
– Touche, – хохотнул Лерер, плюхаясь в кресло. – Но сделано это было исключительно для конспирации.
После этого они довольно скоро отправились спать. Фельзен чувствовал себя измотанным и больным. Он лежал на постели, уставясь в потолок, курил папиросу за папиросой, неотступно думая о том, что Эва бросила его, и о том, как ловко она его подставила и смылась.
– Ну и ладно, – произнес он вслух, давя последнюю папиросу в пепельнице, – не она первая, не она последняя.
Заснул он лишь часа через два, одолеваемый мыслями и видениями. Его преследовал вид голых пяток отца, болтавшихся на уровне глаз. И зачем ему понадобилось снимать башмаки и носки?..
– Доктор Салазар был профессором экономики.
– Что дает ему право получать плату в иных купюрах, чем прочие?
– Нет. Только право считать, что во время войны лучше всего иметь золотовалютные запасы.
– Вы отправляете меня в Португалию с грузом золота?
– Вопрос на стадии обсуждения. Американцы неохотно предоставляют нам возможность оперировать долларами, поэтому мы начали расплачиваться швейцарскими франками. Наши поставщики в Португалии меняют их на эскудо.
Наши поставщики в Португалии меняют их на эскудо. Иногда через местные банки швейцарские франки все же просачиваются в «Банку де Португал», а потом на них покупают золото в Швейцарии.
– Не вижу, в чем проблема.
– Это не по вкусу швейцарцам. Их беспокоит утрата контроля над их золотым запасом, – пояснил Лерер. – Вот мы и вынуждены экспериментировать.
– Как же мы перевозим золото?
– На грузовиках.
– Каких?
– Швейцарских. На протяжении всего пути с вами будет вооруженная охрана. Это было не так‑то легко организовать. Вы же не думаете, что я больше всего на свете люблю работать с бумагами?
– Не знал, что золото будет перемещаться физически. Я считал, что операция ограничится банковскими счетами.
– Возможно, доктору Салазару нравится… физически… сидеть на мешке с золотом, – сказал Лерер.
– Чье же это золото?
– Не понимаю вопроса.
– Разве немецкое золото не лежит в Рейхсбанке?
– Вы сейчас задаете вопросы, на которые я либо не могу, либо не уполномочен отвечать. Я ведь всего только группенфюрер СС, знаете ли.
К одиннадцати утра они подъехали к неприметному зданию в деловом районе Базеля. Ни снаружи, ни внутри ничто не указывало на его предназначение. За конторкой с одним‑единственным телефонным аппаратом сидела красивая женщина лет тридцати. Позади нее вилась мраморная лестница. Лерер о чем‑то тихо переговорил с женщиной. Фельзен разобрал только одно слово: «Пул». Женщина подняла трубку, набрала номер и после короткого разговора встала и, уверенно шагая, направилась к лестнице. Лерер сделал знак Фельзену ждать, а сам последовал за ней.
Фельзен ждал, сидя в кожаном кресле. Женщина вернулась и, не взглянув на него, уселась за свой стол. Фельзену потребовались полчаса и все его обаяние, чтобы выяснить, что находится он в приемной Внешнеторгового банка. Название это ничего ему не говорило.
В час дня они с Лерером сидели в ресторане, называвшемся «Братский приют». За столиками, разбросанными на большом расстоянии друг от друга, сидели мужчины, также одетые в темные деловые костюмы. Они заказали четырех poussins на двоих и блюдо картофеля в тесте. Лерер держал в руке бокал гевюрцтраминера.
– Приятно, что Эльзас теперь опять наш, не правда ли? Чудесная земля, чудесное вино. Курятина для него, пожалуй, чересчур нежна: лучше было бы заказать гуся или свинины – поесть от души, по‑эльзасски, но мне толстеть нельзя, знаете ли. Так или иначе, это как глоток лета в разгар зимы. Ваше здоровье!
– Ну, и можно ли считать свидание успешным, герр группенфюрер?
– Скажите, как вам этот гевюрцтраминер?
– Многовато специй.
– Несомненно, вам встречались вина и получше. Слыхал, что вы большой ценитель.
– Вкус откровенно фруктовый, но чистый и выдержанный.
– По‑моему, самое милое дело закусить это бриошью, – засмеялся Лерер.
Они прикончили цыплят, выпили две бутылки гевюрцтраминера. Потом съели бриоши, запив половиной бутылки сотерна. Заказали кофе с коньяком и молча покуривали сигары. Официант оставил клиентов наедине с бутылкой. Они расслабились. Рука Лерера, державшая сигару, соскользнула со спинки кресла, Фельзен широко раскинул ноги.
– Мужчина, – горделиво вещал Лерер, тыча сигарой в сторону Фельзена, – самое важное должен обдумывать сам.
– А что же это – самое важное? – спросил Фельзен и облизнулся.
– Место, которое он хочет занять, конечно… в будущем. – Лерер глубоко вздохнул, как бы обдумывая еще что‑то. – Я хочу сказать, что надо напрягать собственные мозги, собственные способности.