Поначалу ее лицо оставалось совершенно спокойным и лишенным всякого выражения, потом она закрыла глаза и закусила верхнюю губу. Попыталась сдержаться, но не смогла – слезы покатились по ее щекам.
– Майк, Майк, – прошептала она и отвернулась.
Брунетти кивнул санитару, и тот снова накинул простыню на лицо молодого человека.
Тут Брунетти почувствовал, что она положила руку ему на плечо и сжала его на удивление сильно.
– Кто его убил?
Он отступил, чтобы повернуться и увести ее из этого помещения, но она сжала его плечо еще сильней и повторила настойчиво:
– Кто его убил?
Брунетти положил свою руку на ее и сказал:
– Выйдем отсюда.
Но прежде чем он успел сообразить, что она делает, она бросилась мимо него, схватилась за простыню, укрывавшую тело молодого человека, рванула ее и обнажила его тело до пояса. Огромный разрез, сделанный при вскрытии, шел от живота к шее и был зашит крупными стежками. Маленькая горизонтальная черта, убившая его, была не зашита и казалась совершенно безобидной по сравнению с огромным разрезом патологоанатома.
Ее голос звучал как тихий стон, и она повторяла его имя:
– Майк, Майк, – растягивая эти звуки так, что они походили на долгое жалобное причитание. Она стояла рядом с телом, странно прямая, снова и снова повторяя одно и то же.
Санитар быстро стал перед ней и умело вернул простыню на место, закрыв сначала обе раны, а потом и лицо.
Она посмотрела на Брунетти, и он увидел, что глаза у нее полны слез, но он увидел в них и кое‑что другое, и это другое походило только на ужас, неприкрытый животный ужас.
– Вам не плохо, доктор? – спросил он тихим голосом, стараясь не коснуться ее и не приближаться к ней.
Она отрицательно замотала головой, и выражение ужаса исчезло из ее глаз. Внезапно она повернулась и пошла к двери морга. Немного не дойдя до нее, она вдруг остановилась, огляделась, словно с удивлением поняла, где находится, и бросилась к раковине у самой дальней стены. Ее сильно вырвало, ее рвало снова и снова, она стояла над раковиной, упираясь в нее руками, чтобы не упасть, наклоняясь над ней и задыхаясь.
Санитар протянул ей белое хлопчатобумажное полотенце. Кивнув, она взяла его и вытерла лицо. Со странной нежностью санитар взял ее за руку и подвел к другой раковине, в нескольких метрах, на той же стене. Он повернул кран с горячей водой, потом с холодной и, сунув руку под струю воды, подождал, пока вода не стала такой, какой ему хотелось. Когда она достигла нужной температуры, он взял полотенце у доктора Питерс и держал его, пока та умывалась и споласкивала рот, набрав воду в пригоршню раз, потом другой. Когда она закончила, он снова протянул ей полотенце, завернул оба крана и вышел из помещения через дверь в другой стене.
Она сложила полотенце и повесила его на край раковины. Возвращаясь к Брунетти, она старалась не смотреть влево, где на каталке лежало тело, уже покрытое простыней.
Когда она направилась к комиссару, тот подошел к двери и раскрыл ее перед молодой женщиной, они вышли из холодного морга в теплый вечерний воздух. Пока они шли по длинной галерее, она сказала:
– Прошу прощения. Не знаю, что со мной случилось. Я, конечно, и раньше видела вскрытия. И даже сама их производила. – Не останавливаясь, она несколько раз покачала головой. Идя рядом с ней, он с высоты своего роста едва различил это движение.
Только чтобы завершить формальности, он спросил:
– Это сержант Фостер?
– Да, это он, – ответила она без всяких колебаний, но он заметил, как она старается, чтобы голос ее звучал спокойно и ровно. Даже походка у нее стала более скованной, чем раньше, когда они только направлялись к моргу.
Они миновали кладбищенские ворота, и Брунетти повел ее туда, где Монетти пришвартовал лодку.
Монетти сидел в каюте, читал газету. Завидев их, он сложил газету, перешел на корму и начал выбирать чал, подтягивая катер к самому берегу, чтобы легче было зайти в него.
На этот раз она тут же спустилась в каюту. Брунетти задержался ровно на столько, чтобы шепнуть Монетти:
– Поезжай обратно, но самым длинным путем.
Потом он спустился вниз следом за ней.
На этот раз она села ближе к носу катера и уставилась в лобовое стекло. Солнце уже закатилось, и при скудном свете вечерней зари едва можно было различить ломаную линию крыш на фоне темного неба. Он сел напротив нее, отметив, как прямо и напряженно она держится.
– Нам предстоит еще много формальностей, но я думаю, что завтра мы уже сможем выдать тело.
Она кивнула, чтобы показать, что слышит.
– Что будет делать Армия?
– Простите? – сказала она.
– Что будет делать Армия в этом случае? – повторил он.
– Мы отошлем тело домой, его родным.
– Нет, я говорю не о теле. Я говорю о расследовании.
Тут она повернулась и посмотрела ему в глаза. Ему показалось, что ее смущение притворно.
– Я не понимаю. Какое расследование?
– Нужно выяснить, почему его убили.
– Но я уверена, что это ограбление, – сказала она, и в голосе ее прозвучала просьба подтвердить эту уверенность.
– Возможно, что так, – сказал он, – однако я сомневаюсь.
Когда он это сказал, она отвела глаза и посмотрела в окно, но панорама Венеции уже потонула в ночной темноте, и в стекле она увидела только собственное отражение.
– Мне об этом ничего не известно, – заявила она твердо.
Слова эти прозвучали так, будто она уверена, что они станут правдой, если только повторять их достаточно часто и таким категорическим тоном.
– Что он был за человек? – спросил он.
Она ответила не сразу, но когда ответила, Брунетти ее ответ показался странным.
– Честный. Он был честный человек.
Странно сказать такое о молодом человеке. Он подождал, не прибавит ли она еще чего‑нибудь. И поскольку она молчала, он спросил:
– Как хорошо вы его знали?
Он смотрел не на ее лицо, а на его отражение в окне. Она глубоко втянула воздух и ответила:
– Я знала его очень хорошо. – Но потом голос ее изменился, стал более небрежным и несерьезным. – Мы проработали вместе несколько месяцев.
– Какую работу он выполнял? Капитан Дункан сказал, что он был санитарным инспектором здравоохранения, но я не уверен, что понимаю, что это значит.
Она заметила, что глаза их в окне встретились, поэтому повернулась и посмотрела прямо на него.
– В его обязанности входило обследование помещений, в которых мы живем. Мы, то есть американцы. Кроме того, если на постояльцев поступали жалобы от хозяев квартир, его делом было выяснить, что там случилось.
– Что‑нибудь еще?
– Он должен был посещать посольства, которые обслуживает наш госпиталь. В Египте, в Польше, в Югославии, обследовать кухни, следить за их санитарным состоянием.
– Значит, он много ездил?
– Да, порядочно.
– Он любил свою работу?
Она ответила без всяких колебаний и с большим нажимом:
– Да, любил. Он считал ее очень важной.
– А вы были его командиром?
Она улыбнулась еле заметно.
– Наверное, можно и так сказать. На самом деле я педиатр; мне просто предложили работу в санитарной инспекции, чтобы иметь подпись офицера и при этом врача там, где это требуется. Но фактически это Майк руководил работой нашего отделения. Время от времени он давал мне что‑то на подпись или просил меня написать просьбу о поставках.