Время от времени он давал мне что‑то на подпись или просил меня написать просьбу о поставках. Потому что, если с просьбой о чем‑либо обращается офицер, все делается быстрее.
– Вы когда‑нибудь ездили вместе – я имею в виду поездки в посольства?
Даже если этот вопрос и показался ей странным, по ней этого нельзя было заметить, потому что она отвернулась и снова устремила взгляд в окно.
– Нет, Майк всегда ездил один. – И без всякого предупреждения она встала и пошла к трапу в задней части каюты. – А ваш водитель или кто он там знает дорогу? Мне кажется, мы возвращаемся ужасно долго. – Она толкнула одну дверцу и внимательно посмотрела по сторонам, но здания, стоявшие по обоим берегам канала, были ей незнакомы.
– Да, дорога обратно занимает больше времени, – с легкостью солгал Брунетти. – У нас много каналов с односторонним движением, так что доехать до пьяццале Рома можно только объехав вокруг вокзала. – Он увидел, что они как раз въехали в канал Канареджо. Через пять минут, а может, и меньше, они будут на месте.
Она вышла из каюты и встала на палубе. Внезапный порыв ветра чуть было не сорвал с нее фуражку, и она придержала ее рукой, а потом сняла и зажала под локтем. Когда она оказалась без этого жесткого головного убора, стало ясно, что она более чем хорошенькая.
Он поднялся по ступенькам и стал рядом с ней. Катер свернул вправо, на Большой Канал.
– Очень красиво, – сказал она. Потом спросила уже другим тоном: – Почему вы так хорошо говорите по‑английски?
– Я изучал его в школе и в университете и некоторое время жил в Штатах.
– У вас очень неплохой английский.
– Благодарю. А вы говорите по‑итальянски?
–
, – ответила она, потом улыбнулась и добавила: –
.
Впереди показалась стоянка у пьяццале Рома. Брунетти встал перед молодой женщиной и схватил причальный канат, готовясь накинуть его на сваю, как только Монетти подведет катер поближе. Он набросил чал на столб и завязал его профессиональным узлом.
Монетти вырубил мотор, и Брунетти спрыгнул на набережную. Молодая женщина спокойно приняла протянутую ей руку и выскочила из лодки вслед за ним. Они вместе двинулись к машине, которая по‑прежнему стояла перед постом карабинеров.
Заметив приближающееся начальство, шофер спрыгнул с переднего сиденья, отдал честь и распахнул перед женщиной заднюю дверцу автомобиля. Она подвернула свою форменную юбку и села.
Брунетти жестом показал шоферу, чтобы тот не закрывал за ней дверцу.
– Спасибо, что приехали, доктор, – сказал он, нагнувшись и держа одну руку на крыше машины.
– Не за что, – ответила она, не затрудняя себя выражением благодарности за то, что он отвез ее на Сан‑Микеле.
– Буду ждать нашей встречи в Виченце, – сказал он, наблюдая за ее реакцией.
Реакция оказалась неожиданной и сильной. Он увидел, что в глазах ее мелькнул тот же страх, который он уже заметил, когда она в первый раз посмотрела на рану, убившую Фостера.
– Зачем?
Он вкрадчиво улыбнулся:
– Возможно, я узнаю больше о том, почему его убили.
Она протянула мимо него руку, чтобы закрыть дверцу. Ему ничего не оставалось, кроме как отступить. Дверца захлопнулась, молодая женщина наклонилась вперед и сказала что‑то шоферу, машина тронулась. Брунетти стоял и смотрел, как она влилась в поток транспорта, выезжающего с пьяццале Рома, и покатила вверх по автостраде, ведущей к дамбе. Там она исчезла из виду – безликая бледно‑зеленая машина, возвращающаяся на материк после поездки в Венецию.
Не озаботившись узнать, заметили ли карабинеры их возвращение, Брунетти направился обратно к лодке, где нашел Монетти, снова погрузившегося в свою газету.
Много лет тому назад какой‑то иностранец – он не помнил, кто именно, – заметил, что итальянцы читают ужасно медленно. Однажды Брунетти сам наблюдал, как некто мусолил одну‑единственную газету на всем протяжении дороги от Венеции до Милана, и с тех пор всякий раз вспоминал это высказывание. У Монетти, конечно же, времени было много, но он, судя по всему, прочел только первые страницы. А может быть, начал читать ее по второму разу от скуки.
– Спасибо, Монетти, – сказал Брунетти, ступая на палубу.
Молодой человек взглянул на него и улыбнулся:
– Я постарался ехать как можно медленней, синьор. Но это же просто с ума сойти – все эти маньяки садятся тебе на хвост и едут прямо впритирку.
Брунетти научился водить машину лет в тридцать, пришлось сделать это, когда его назначили на три года на должность в Неаполе. Он всегда волновался, водил плохо, медленно и осторожно, и слишком часто его охватывала ярость из‑за таких же вот маньяков, только водивших не лодки, а машины.
– Ты не отвезешь меня на Сан‑Сильвестро? – спросил он.
– Если хотите, синьор, я довезу вас прямо до конца калле.
– Спасибо, Монетти. Хочу.
Брунетти снял причальный канат со столба и аккуратно намотал его на металлическую скобу на борту. Потом прошел вперед и стал рядом с Монетти. Они двинулись по Большому Каналу. Все, что можно было увидеть в этом конце города, мало интересовало Брунетти, так все это походило на трущобы. Они проехали мимо железнодорожного вокзала, здание которого удивляло своим унылым видом.
Брунетти было легко не обращать внимания на красоту города, ходить по нему, глядя и при этом ничего не видя. Но всегда случалось так: то окно, которое он никогда не замечал раньше, попадет в поле его зрения, или солнце блеснет в каком‑то проходе под аркой, и он вдруг чувствовал, как сердце у него сжимается, отзываясь на что‑то бесконечно более сложное, чем красота. Когда он задумывался об этом, то приходил к выводу, что дело тут, наверное, в звуках речи, в том, что в городе живет меньше восьмидесяти тысяч человек, и быть может, в том, что детский сад, в который он ходил, помещался в палаццо пятнадцатого века. Он скучал по этому городу, когда находился в отъезде, точно так же, как скучал по Паоле, и только здесь он ощущал себя цельным и завершенным. Одного взгляда по сторонам было достаточно, чтобы убедиться в мудрости окружающего. Он никогда ни с кем не говорил об этом. Иностранец не понял бы его; любой венецианец счел бы подобный разговор излишним.
После того как они проехали под Риальто, Монетти повернул вправо. В конце длинной калле,которая вела к дому Брунетти, он на секунду задержался у набережной, чтобы Брунетти спрыгнул на землю. Не успел Брунетти помахать рукой в знак признательности, как Монетти уже развернулся туда, откуда приехал, и направился обедать домой, мелькнув на прощанье синим огнем.
Брунетти пошел по калле,ноги у него устали от всех этих прыжков в лодку и из лодки. Он занимался этим, кажется, целый день, с тех пор как первый катер подобрал его здесь более двенадцати часов тому назад. Он открыл огромную дверь дома и тихонько притворил ее за собой. Проем узкой лестницы, крутым винтом ведущей вверх, служил великолепной акустической трубой, и даже на четвертом этаже было слышно, когда кто‑то шел по ней. Четыре этажа. От одной только мысли об этом ему стало тяжко.
Добравшись до последнего поворота лестницы, он почувствовал запах лука, и это сильно облегчило ему преодоление последнего пролета. Прежде чем сунуть ключ в замочную скважину, он взглянул на часы. Девять тридцать. Кьяра еще не легла, и он хотя бы сможет поцеловать ее перед сном и спросить, сделала ли она домашнее задание. Зато с Раффаэле, даже если он дома, этот номер не пройдет – на первое вряд ли хватит смелости, а о втором спрашивать бесполезно.
– Чао, папа, – крикнула из гостиной Кьяра.