Старшая внучка,дочь
Младены,смеялась над старухой во время прогулок по Загребу: <Бабушка, ты
говоришь: <Ну-ка посмотрим, что это за магазин>, - и хозяин, услышав тебя,
бежит открывать дверь,а ты отскакиваешь от него на другую сторону улицы,
чтобы прочитать вывеску - чем здесь торгуют>.
Наш Душан похож на маму,
Ротик, будто вишенка,
А кряхтит, как старый дед,
Наверное, описался...
Иво слушал,как мать укачивала внука,и огромное спокойствие было в
нем.Все вмире было иначе,пока неродился Душан:исиние горы были
другими,и серый туман в лощинах, и шум ручья, стеклянно бьющийся о серый
гранитвурочище Медвещака,-всеэтораньшесуществовало отдельно,
жестоко пугая своей красотой,которая исчезнет вместе сним,сИво.А
теперь красота мира продлится еще на пятьдесят лет, на жизнь сына, а потом
она перейдет ксыновьям его сыновей и-останется навечно принадлежащей
людям.
<Когда я пишу репортажи,-подумал Иво, - я не нуждаюсь в читателе,
потому что стараюсь выразить свое <я>.Илишь колыбельная невозможна без
слушателя.Сейчас маленькому ненужны слова,сейчас ещебабка поет для
себя -от радости,что у нее такой внук,а потом она сделается творцом,
когдаейнадобудет придумать особые слова,чтобы мальчик внимал ими
засыпал без плача.Высшая правда искусства -колыбельная:если младенец
заинтересуется и поверит - он уснет, и автор слов и музыки испытает высшее
счастье...При чем здесь гонорар за строчку? Искусство, если оно истинно,
меряется лишь наслаждением, которое испытал тот, кто отдал>.
Бабка пелатихо,имладенец спал,испала мать младенца,иИво
почувствовал,какунегозакрываются глаза,словноподчиняясь словам
старухи, и тому однообразному, как извечное спокойствие, ритму, рожденному
высшей гармонией, словно серые клочья тумана в урочищах или постоянный шум
воды напорогах,гдепоутрам,вводяной пыли,устойчиво стоит мост
сине-желто-красной радуги -пройди сквозь нее,инавсюжизньбудешь
счастливым...
Стружка вилась,как волосы кудрявого младенца,мягко иниспадающе.
Ладони Миркоощущали гладкую тяжесть рубанка,вобравшего всебярезкую
остроту стали.Ощущавший больдерева влесу,вовремя рубки,сейчас,
обстругивая ствол сосны, Мирко не чувствовал боли, рождаемой каждым ударом
топора -звонким,протяженным в тяжелом хвойном воздухе,резким, словно
удар колокола по усопшим.
<Никогда не бьют в колокол по тем,кого убивают,- всегда звонят по
умершим,-подумал он,наблюдая, как плавно ложится стружка на пушистый
ковер таких же бело-желтых,пахучих стружек.
<Никогда не бьют в колокол по тем,кого убивают,- всегда звонят по
умершим,-подумал он,наблюдая, как плавно ложится стружка на пушистый
ковер таких же бело-желтых,пахучих стружек.- Только в лесу каждый удар
топора,словно колокол,предупреждает огрядущей смерти,когдадерево
застонет,начнет раскачиваться, будто человек, раненный в сердце пулей на
излете,а потом закричит,падет на землю и по-человечьи,словно волосы,
разметает крону по траве и пням>.
- Ну как,Мирко?-спросил Степан,брат Елены,его невесты,для
которой он рубил новый дом. - Начнем крепить?
Мирко вытер со лба пот и посмотрел на дом: осталось связать последний
венец,и тогда завтра можно приглашать мастеров -стелить крышу. А когда
будет крыша, он положит пол из толстого дубового бруса, сложенного прошлой
осенью под толем на дворе, и Елена войдет в их дом, и это будет его первый
дом,потому что раньше он жил вгорах,удядьки,и это был не дом,а
длинный унылый сарай с узкими щелями вместо окон,а стены были сложены из
камня,и поэтому там всегда было сыро и пахло болотом, а когда шел дождь,
крыша протекала и на глиняном полу появлялись лужицы.
- Мирко, - окликнул его Степан, - хоть Елена и моя сестра, а я все же
не уразумею:зачем ты женишься? Ты ведь жизни не видел: то в горах рубил,
то здесь стругаешь...А женщина, какая-никакая распрекрасная, - все равно
словно жандарм:ни тебе выпить,ни к друзьям пойти;паши,как конь,и
радуйся, что сенца подбрасывают.
- Так-тоонотак,-согласился Мирко,-только одному насвете
страшно,Степан.Если б я в горах всю жизнь прожил -тогда другое дело,
там,в горах, чего ж бояться-то? Там бояться нечего. Бояться надо людей в
городах, где каждый норовит к себе оттянуть, оттого и страшен делается.
- Ты не оттянешь - у тебя оттянут.
- Не по-божески это. Нельзя так жить.
Степан усмехнулся:
- Ты зачем дом строишь, Мирко? Ты ходи по дорогам и проповедуй.
- Каждый должен своей проповедью жить -тогда юродивого будут жалеть
и кормить, а слушать не станут. Сейчас отчего люди слова ждут? Оттого, что
погрязли в нечестности и корысти. А если чисто жить - зачем тогда церковь?
Туда за отпущением грехов ходят, страх свой утешить туда идут.
- Мирко, а у тебя до Елены бабы были?
- Мне Елена не баба,Степан;она -человек мне.Ну,давай,бери
бревнышко, пойдем вязать...
- Божий ты человек, Мирко... Тебе в глаза плюнь - утрешься.
- Аты чего меня цепляешь?Еленка просила испытать перед свадьбой -
какой я, да? То-то она мне говорит: <Тихий ты слишком, таких пчелы жалят>.
Разве пчела жалит?Она лечит.Она только дурня ожалит, который боится, а
тот,кто смысл хочет найти вокруг себя,- тот понимает, что это работа у
пчелы такая -жало свое отдать, и сердиться на нее за это нельзя. На снег
ведь ты не сердишься? Или на ливень?
- Не надо выключать свет, Милица.
- Надо.
- Я прошу тебя, сербочка.