(И все!) А пойдем ли мы поглядеть на
его круглощекий пион - делодесятое.Он за нами не подглядывает, не то что
некоторые прозаики и западные стихоплеты, - немнеперечислятьихимена.
Одноимя "Исса" уже служит для меня доказательством, что истинный поэт тему
невыбирает.Нет,темасамавыбираетего. И круглощекий пион никому не
предстанет - ниБузону,ниШики,ни даже Басе. И с некоторой оглядкой на
прозуможно то же самое сказать и о честолюбивом и чванном сановнике. Он не
посмеетсбожественночеловечным сожалением наступить на чей-то брошенный
рисунок, пока не появится и не станет за ним подглядывать великий гражданин,
безродный поэт, Лао Дигао. Чудо китайской и японской поэзии еще в том, что у
чистокровныхпоэтовабсолютноодинаковый тембр голоса, и вместе с тем они
абсолютнонепохожи и разнообразны. Тан Ли, заслуживший в свои девяносто три
годавсеобщуюпохвалузамудрость и милосердие, вдруг сознается, что его
мучитгеморрой.Иеще один, последний пример: Го Хуан, обливаясь слезами,
замечает,чтоегопокойныйхозяиноченьнекрасивовел себя за столом.
(Всегдасуществуетопасностькак-тослишкомуничижительноотноситься к
Западу. В дневниках Кафки есть строчка - ине одна, - которую можно было бы
написатьвпоздравленииккитайскомуНовомугоду:"Эта девица, только
потому,чтоонашла под ручку со своим кавалером, спокойно оглядывала все
вокруг".) Что же касается моего брата Симора - ахда,брат мой Симор. Нет,
об этом кельтско-семитском ориенталисте мне придется начать совершенно новый
абзац.
НеофициальноСиморписалидаже разговаривал китайскими и японскими
стихамипочтивсе те тридцать с лишком лет, что он жил среди нас. Но скажу
точнее:формальноонвпервыесталсочинятьэтистихиоднаждыутром,
одиннадцатилетотроду,вчитальномзалена первом этаже бродвейской
библиотеки, неподалеку от нашего дома. Была суббота - вшколу не ходить, до
обеда делать было нечего, - имыс наслаждением лениво плавали или шлепали
вбродмеждукнижными полками, иногда успешно выуживая какого-нибудь нового
автора,каквдругСиморпоманилменя к себе, показать, что он выудил. А
выудил он целую кучу переведенных на английский стихов Панги. Панга - чудо
одиннадцатоговека.Но,какизвестно,рыбачитьвообще,аособеннов
библиотеках, - дело хитрое, потому что никогда не знаешь, кто кому попадется
наудочку.(Всякие неожиданные случаи при рыбной ловле были вообще любимой
темойСимора.Нашмладший брат, Уолт, еще совсем мальчишкой отлично ловил
рыбунасогнутуюбулавку,и,когдаему исполнилось не то девять, не то
десятьлет,Симорподарилему ко дню рождения стих, чем и обрадовал его,
по-моему, на всю жизнь, - австихеговорилосьпробогатогомальчишку,
которыйпоймалвГудзоненаудочкурыбу"зебру"и,вытаскиваяее,
почувствовалстрашнуюболь в своей нижней губе, потом позабыл об этом, но,
когда он пустил еще живую рыбу плавать дома в ванне, он вдруг увидел, что на
нейсиняя школьная фуражка с тем же школьным гербом, как и у него самого, а
внутриэтой малюсенькой мокрой фуражечки нашит ярлычок с его именем.
) В это
прекрасноеутроСимор и попался нам на удочку. Когда ему было четырнадцать
лет,кто-нибудьизнашегосемействапостоянношарил у него по карманам
курток и штормовок в поисках какой-нибудь добычи - ведьонмогчто-то
набросатьив гимнастическом зале, во время перерыва, или сидя в очереди у
зубноговрача.(Прошлицелыесутки,стехпор как я написал последние
строчки,изаэто время я позвонил "со службы" по междугородному телефону
своейсестреБу-Бу в Така-хо, в Восточную Виргинию, и спросил ее, нет ли у
неекакого-нибудьстишка Симора, когда он был совсем маленьким, и не хочет
лиона включить этот стих в мой рассказ. Она обещала позвонить. Выбрала она
несовсем то, что мне в данном случае подходило, и я на нее немного зол, но
этопройдет.Авыбралаонастишок, написанный, когда, как мне известно,
Симорубыловосемьлет:"ДжонКите//ДжонКитс//Джон//Надень свой
капюшон!"Вдвадцать два года у Симора уже набралась довольно внушительная
пачка стихов, которые мне очень, очень нравились, и я, никогда не написавший
ниоднойстрочкиот руки, чтобы тут же не представить себе, как она будет
выглядетьнакнижнойстранице, стал упорно приставать к нему, чтобы он их
где-нибудьопубликовал.Нет,онсчитал,чтоэтогоделать нельзя. Пока
нельзя.Аможет быть, и вообще не надо. Стихи слишком не западные, слишком
"лотосовые".Онсказал, что в них есть что-то слегка обидное. Он не вполне
отдаетсебе отчет, в чем именно стихи звучат обидно, но иногда у него такое
чувство, как будто их писал человек неблагодарный, как будто - такему
кажется - авторповернулся спиной ко всему окружающему, а значит, и ко всем
своимблизкимлюдям.Онсказал,чтоестпищуизнашихогромных
холодильников,водит наши восьмицилиндровые американские машины, решительно
принимаетнашилекарства,когдазаболеет,ивозлагаетнадеждына
американскуюармию,защитившуюегородителейисестерот гитлеровской
Германии,новегостихахниодна-единственнаястрока не отражает эту
реальнуюжизнь.Значит, что-то ужасно несправедливо. Он сказал, что часто,
дописавстихотворение,он вспоминает мисс Оверман. Тут надо объяснить, что
миссОверманбылабиблиотекаремвтойпервойнью-йоркскойрайонной
библиотеке,куда мы постоянно ходили в детстве. Симор сказал, что он обязан
радимиссОверман настойчиво и неустанно искать такую форму стиха, которая
соответствовала бы и его собственным особым стандартам, но вместе с тем была
быкак-тодаженапервыйвзглядсовместимас литературным вкусом мисс
Оверман. Когда он высказался, я объяснил ему спокойно и терпеливо - причем,
конечно, орал на него во всю глотку, - чем именно мисс Оверман не годится не
тольконароль судьи, но даже и на роль читателя поэтических произведений.
Тутон напомнил мне, как в первый день, когда он пришел в библиотеку (один,
шести лет от роду), мисс Оверман - моглаонаилинетсудитьостихах -
открылакнигусизображениемкатапультыЛеонардода Винчи и, улыбаясь,
положилапередним,ичто он никакой радости не испытает, если, закончив
стихотворение,поймет,чтомиссОверманбудетчитатьего с трудом, не
чувствуя ни того удовольствия, ни той душевной приязни, какую она чувствует,
читаясвоего любимого мистера Браунинга или столь же ей дорогого и столь же
понятного мистера Вордсворта.