--Правда?-- спросиля, почему-тотолько сейчас начиная злиться.--
Вроде бы не такая уж она и красавица, чтобы так заноситься.
Мойков усмехнулся.
--Сегодня у нее не лучший день, но чем дольше ее знаешь, тем больше она
располагает к себе.
--Она что, итальянка?
--Вродетого. Зовут ееМария Фиола. Помесь,какипочти все здесь;
мать, по-моему,былато ли испанской, толирусскойеврейкой.Работает
фотомоделью. Раньше жила здесь.
--Как и Лахман, -- заметил я.
--КакЛахман,какХирш,какЛевенштайнимногиедругие,--с
готовностьюподтвердилМойков.--Здесьу насдешевыйинтернациональный
караван-сарай. Но все- таки это на разряд выше, чем национальныегетто, где
поначалу обычно поселяются новоприбывшие.
--Гетто? Здесь они тоже есть?
--Их так называют. Просто многих эмигрантов тянет жить средиземляков.
Зато дети потом мечтают любой ценой вырваться оттуда.
--Что, и немецкое гетто тоже есть?
--А какже. Йорквилл.Это в районе Восемьдесят шестой улицы, где кафе
"Гинденбург".
--Как? "Гинденбург"? И это во время войны?
Мойков кивнул.
--Здешние немцы иной раз похлеще нацистов.
--А эмигранты?
--Некоторые тоже там живут.
Налестницераздалисьшаги.Ятотчас жеузналхромающуюпоступь
Лахмана.Ее сопровождалглубокий, очень мелодичныйженский голос.Должно
быть, пуэрториканка.Онашлавпереди Лахмана,не слишком заботясь о том,
поспеваетли за ней ее обожатель. Не похоже было,что у нее парализованная
нога. Говорила она только с мексиканцем, который вел ее под руку.
--Бедный Лахман, -- сказал я, когда вся группа удалилась.
--Бедный? -- несогласился Мойков. --Почему?У него есть то, чего у
него нет, но что он хотел бы заполучить.
--И то, что остается с тобой навсегда, верно?
--Бедентот, кто уже ничего нехочет.Нехотители, кстативыпить
рюмочку, от которой недавно отказались?
Я кивнул. Мойков налил. Намой взгляд, расходовал он свою водку как-то
ужслишком расточительно. Иу него былаоченьсвоеобразная манерапить.
Маленькаястопкаполностьюисчезалавегогромадномкулаке.Онне
опрокидывал ее залпом. Мечтательно поднеся руку ко рту, он медленно проводил
еюпо губам, и только затемв его длани обнаруживалась уже пустаястопка,
которую он бережноставил на стол.Как он еевыпил,понятьбыло нельзя.
После этого Мойков снова открывал глаза, и в первый миг казалось,что они у
него совсем без век, как у старого попугая.
--Как теперь насчет партии в шахматы? -- спросил он.
--С удовольствием, -- сказал я.
Мойков принялся расставлять фигуры.
--Самоезамечательное вшахматах --это их полнаянейтральность, --
заявил он. -- В них нигде не прячется проклятая мораль.
IV
Всюследующую неделю мойвторой,нью-йоркскийвозрастстремительно
прогрессировал. Есливо времяпервойпрогулкипогородумои познания в
английскомсоответствовалиуровнюпяти-шестилетнегоребенка,тонеделю
спустяянаходился ужепримернонадевятомгоду жизни.Каждое утроя
проводилнесколькочасовв гостиничном холле, в красном плюшевом кресле с
английскойграмматикойв руках, а после обеда старался неупуститьлюбую
возможностьмучительного, косноязычного общения.Я знал:мнеобязательно
нужно научитьсяхотькак-то изъяснятьсяеще до того, каку меня кончатся
деньги, --без этого япростонесмогузарабатывать.Этобылкраткий
языковой курс наперегонки со временем, к томуже весьма ограниченным. Так в
ходеобученияуменяпоследовательнопоявлялсяфранцузский,немецкий,
еврейский,аподконец,когдаяуженаловчилсяуверенноразличать
чистокровныхамериканоксредиофициантоки горничных,дажебруклинский
акцент.
--Надотебе завестиромансучительницей,--советовал Мойков,с
которым мы тем временем перешли на "ты".
--Из Бруклина?
--Из Бостона. Говорят, там лучший английский во всей Америке. Здесь-то,
в гостинице, акценты кишат,как тифозныебациллы. Утебя, похоже, хороший
слух только на крайности, норму,ксожалению, тывообще не слышишь.Атак
чуток эмоций, и дело глядишь, веселее пошло бы.
--Владимир,-- урезонивал я его,-- я итак достаточностремительно
развиваюсь. Каждый день мое английское "я" взрослеет чутьли не нагод.К
сожалению, при этом имир вокруг теряет обаяние волшебства. Чем больше слов
японимаю,темдырявеепокров неизведанности.Надменныенебожителииз
драгсторов мало-помалу превращаютсявзаурядных торговцевсосисками.Еще
нескольконедель, и обамоих "я"сравняются. Тогда,вероятно, и наступит
окончательноепрозрение.Нью-ЙоркперестанетказатьсясразуПекиноми
Багдадом, Афинами иАтлантидой,абудет толькоНью-Йорком,и мне, чтобы
вспомнить о южных морях, придется тащиться в Гарлем или в китайский квартал.
Так чтолучше уж тыменя не торопи. И с акцентами тоже. Неохота мне так уж
быстро расставаться со своим вторым детством.
Вскоре я уже хорошо знал все антикварные магазины и лавочки на Второй и
Третьейавеню.ЛюдвигЗоммер, чейпаспорт обрелвомне своеговторого
владельца, при жизнибыл антикваром. Я побывал у него в обучении, а он свое
дело знал хорошо.
В этой части Нью-Йорка были сотни подобных магазинчиков. Больше всего я
любилсовершатьтакиеэкскурсииподвечер.