Наоборот, это
имя значилось в списках гестапо, посему испариться ему было самое время. Так
что паспорту меняимелсяпочти подлинный,затофотои ясаммалость
фальшивили.Умелец Бауэррастолковалмневыгодымоего положения: сильно
подделанный паспорт, как бы замечательно он ни был сработан, годен только на
случайбеглойинебрежнойпроверки--всякойсколько-нибудьдельной
криминалистической экспертизе он противостоять не в силах и неминуемо выдаст
всесвоитайны; тюрьма, депортация, если не что похуже, мнев этом случае
обеспечены. А вот проверка подлинного паспортапри фальшивом обладателе--
история куда более длинная и хлопотная: по идее, следует направить запрос по
месту выдачи, носейчас, когда идет война,об этом и речи быть не может. С
Германией нет никаких связей.Всезнатокирешительно советуютменятьне
паспорта,аличность;подлинность штемпелейстало проверятьлегче,чем
подлинностьимен. Единственное, чтов моемпаспорте не сходилось, так это
вероисповедание.УЗоммера онобылоиудейское, у меня --нет. НоБауэр
посчитал, что сие несущественно.
--Если немцы вас схватят, вы просто выбросите паспорт, -- учил он меня.
-- Поскольку вы необрезаны, то, глядишь, как-нибудь вывернетесь и не сразу
угодите в газовую камеру. Зато пока вы от немцев убегаете, то, что вы еврей,
вам даже напользу.А невежество по части обычаев объясняйтетем, что ваш
отец и сам был вольнодумцем, и вас так воспитал.
Бауэра через три месяца схватили.РобертХирш, вооружившисьбумагами
испанского консула, попытался вызволить его из тюрьмы, но опоздал.Накануне
вечером Бауэра с эшелоном отправили в Германию.
На островеЭллис яповстречал двух эмигрантов, которых мельком знал и
прежде. Случалось нам несколькоразповидатьсяна "страстномпути".Так
называлсяодинизэтаповмаршрута,покоторомубеженцыспасалисьот
гитлеровского режима. ЧерезГолландию, Бельгию иСеверную Франциюмаршрут
велвПарижитам разделялся. ИзПарижаодна линия вела черезЛионк
побережью Средиземногоморя;вторая, проскочив Бордо,Марсель и перевалив
Пиренеи, убегала в Испанию, Португалию и утыкалась в лиссабонский порт.Вот
этот-томаршрутиокрестили "страстнымпутем".Тем,ктоимследовал,
приходилось спасаться не только от гестапо --надобылоеще неугодить в
лапы местнымжандармам. Убольшинстваведь небыло нипаспортов, ни тем
более виз. Если такие попадались жандармам, их арестовывали, приговаривали к
тюремному заключению ивыдворяли изстраны. Впрочем,во многих странаху
властей хваталогуманностидоставлятьих покрайней мере некнемецкой
границе --иначе онинеминуемо погибли бы вконцлагерях.Поскольку очень
немногиеиз беженцевимели возможностьвзять с собойвдорогу пригодный
паспорт,едва линевсебылиобреченыпочтибеспрерывноскитатьсяи
прятаться от властей.
Ведь бездокументовонинемогли получитьникакой
легальной работы. Большинство страдали от голода, нищетыи одиночества, вот
онии назвалидорогусвоих скитаний"страстным путем". Их остановками на
этом пути были главпочтамты в городахи стены вдоль дорог. На главпочтамтах
они надеялисьполучитькорреспонденциюотродных и друзей; стены домов и
оград вдоль шоссе служили им газетами.Мелом и углем запечатлевались на них
именапотерявшихсяи искавшихдругдруга,предостережения, наставления,
вопли в пустоту -- все эти горькиеприметыэпохилюдскогоравнодушия, за
которойвскоре последовала эпоха бесчеловечности, то бишь война,когдапо
обе стороны фронта гестаповцы и жандармы нередко делали одно общее дело.
Одного изэтихэмигрантов, увиденных на островеЭллис,я, помнится,
встретилна швейцарскойгранице, когда втечениеоднойночи таможенники
четыре раза отправляли нас во Францию. А там французские пограничники ловили
нас и гналиобратно.Холодбыл жуткий,и в конце концов мы с Рабиновичем
кое-как уговорили швейцарцевпосадить нас в тюрьму. Вшвейцарскихтюрьмах
топили, для беженцев это был просто рай, мы с превеликой радостью провели бы
там всюзиму, ношвейцарцы,к сожалению, очень практичны. Онибыстренько
сбагрили насчерез Тессин(2)в Италию, где мыи расстались.У обоих этих
эмигрантовбыливАмерикеродственники, которыедали заних финансовые
ручательства. Поэтому уже через несколько дней их выпустили с острова Эллис.
НапрощаньеРабиновичпообещалмне поискать в Нью-Йоркеобщих знакомых,
товарищейпоэмигрантскому несчастью.Янепридал егословамникакого
значения.Обычноеобещание,о котором забываешьприпервых же шагахна
свободе.
Несчастным,однако,я себя здесь не чувствовал. Занескольколет до
того, вбрюссельскоммузее,я научилсячасамисидетьвнеподвижности,
сохраняякаменнуюневозмутимость.Япогружалсявабсолютнобездумное
состояние,граничившеес полной отрешенностью.Глядянасебя как бысо
стороны, я впадал в тихий транс, который смягчал неослабную судорогу долгого
ожидания:вэтойстраннойшизофреническойиллюзии мнеподконецдаже
начиналочудиться,чтоэто жду вовсенея, акто-тодругой.Итогда
одиночествоитеснотакрошечнойкладовкибезсветауженеказались
непереносимыми. В эту кладовку меня спрятал директор музея, когда гестаповцы
в ходеочередной облавы на эмигрантов прочесывали весь Брюссель кварталза
кварталом. Мы сдиректоромвиделисьсчитанныесекунды,толькоутроми
вечером: утром онприносилмнечто-нибудь поесть, а вечером, когдамузей
закрывался, онменя выпускал. В течение дня кладовка была заперта; ключ был
только у директора. Конечно, когда кто-то шел по коридору, мненельзябыло
кашлять, чихать и громко шевелиться.Этобыло нетрудно, но щекотка страха,
донимавшаяменяпоначалу,легкомоглаперейтивпаническийужаспри
приближении действительно серьезной опасности.