Память -- лучший
фальсификаторна свете;все, через что человеку случилосьпройти,онас
легкостью превращает в увлекательные приключения; иначе не начинались бы все
новые войны. К тому же Роберт Хиршвел совсем другуюжизнь,чем остальные
эмигранты: жизнь маккавея, мстителя и спасителя в беде,-- жизнью жертвы он
не жил. Неужтo лик смертисовсем исчезс его горизонтав туманебуден, в
дымке безопасности? -- думал я.Думал,признаюсь,небез зависти, ибо на
моемпроклятомнебосклонеэтотликвсходилкаждуюночь,такчто мне
частенькоприходилось зажигать свет, когда очередной кошмар вырывал меня из
сна.
Хиршоткупорилконьяк.Благоуханный ароматтотчасжеразлилсяпо
комнате. Это был добрый старый коньяк еще довоенных времен.
--Помнишь, где мы пили его в первый раз? -- спросил Хирш.
Я кивнул.
--В Лане. Когдавкурятнике прятались. Мы тогдаеще решили составить
"Ланскийкатехизис".Какая-топризрачнаябыланочь,осененная страхом,
коньякомикуринымквохтаньем.Абутылкутытогдау
коллаборациониста-виноторговца конфисковал.
--Украл,--уточнил Хирш.-- Нов тупорумыупотреблялитолько
возвышенные выражения. Как и нацисты.
"Ланскийкатехизис" -- это было собрание практических советов беглецу,
своеобразный кладезьопыта, накопленного эмигрантами на этапах"страстного
пути".Гдебынивстречались беженцы, они неизменно обменивались другс
другомсведениямио новыхухищренияхполициии новыхспособахотних
защититься.В конце концовмысХиршемначали все этивещи записывать,
создаваянечто вроде пособия дляначинающих. Там былиадреса, где беженцу
моглипомочь, и другие, которых надобыло сторониться; перечнилегких или
особо опасныхпропускных пунктов;фамилиидоброжелательных илижеособо
злокозненных пограничных и таможенных офицеров; укромные местадля передачи
друг другу почты; музеи и церкви, не проверяемые полицией; рекомендации, где
и как легче провести жандармов. Сюда же потом вошлиимена надежных связных,
которые знали, как уйти от гестапо, а еще, постепенно, -- перлы эмигрантской
житейской мудрости, философские сентенции гонимых и горький юмор выживания.
Кто-топостучал вокно.Сулицынас пристальноразглядываллысый
мужчина. Потом постучал снова, еще сильней. Тогда Хирш встал и открыл дверь.
--Мы не жулики, -- объяснил он. -- Мы тут живем.
--Вот как? Тогда с какой стати вы сидите здесь после закрытия магазина,
да еще в темноте?
--Мы и не гомосексуалисты. Мыстроимпланы на будущее.Будущеенаше
мрачно, вот мы и сидим во мраке.
--Чего-чего? -- переспросил мужчина.
--Можете вызывать полицию,есливы намневерите, -- отрезал Хирш и
захлопнул дверь перед носом у лысого.
--Можете вызывать полицию,есливы намневерите, -- отрезал Хирш и
захлопнул дверь перед носом у лысого.
Он вернулся к столу.
--Америка--странасоглашательства и единомыслия,--сказалон. --
Каждый смотритна соседа и все делает точно так же и в однои то же время.
Всякий инакий подозрителен. -- Он отставил свой стаканчик с абсентом итоже
принессебе рюмку поменьше.-- Забудьвсе, что ятебесегодняговорил,
Людвиг.Самзнаешь, бываюттакие моменты. --Он усмехнулся. --"Ланский
катехизис",параграфдвенадцатый: "Эмоции,равнокак и заботы,омрачают
ясную голову. Все еще сто раз переменится".
Я кивнул.
--Ты не подумывал пойти здесь в армию? -- спросил я.
Хирш отпил, глоток коньяка, потом ответил:
--Подумывал. Онименя не хотят. "Опять немец, еще одиннемец" --вот
что они мне сказали. Может, они и правы. Им лучше знать. Предложили на Тихий
океан, воеватьс японцами. Но тут я сам несогласился. Яведь не наемник,
чтобызаденьги в людей стрелять. Может, они и правы.А вот тыстал бы в
немцев стрелять, если б они тебя в армию взяли?
--В некоторых стал бы.
--В некоторых, которых ты лично знаешь, --наседал он. -- А вдругих?
Во всех остальных?
Я задумался.
--Это чертовски трудный вопрос, -- сказал я наконец.
Хирш горько усмехнулся.
--На который нет ответа, верно? Как нет ответа для нас, граждан мира, и
на многие другие. Мы и не там, и не здесь. И в покинутую отчизну нам нельзя,
иновая страна нас не принимает. И генералы, которые нам не верят, пожалуй,
даже правы.
Яне стал возражатьРоберту.Даи чтовозразишь?Мыпопали в это
положение,ноне мыего создали. Здесь все решено до нас. И большинство с
этимположениемсмирилось. Только мятежное сердцеРоберта Хирша не желало
смиряться.
--В Иностранный легион берут немцев, --сказалянаконец. -- Идаже
гражданство обещают. После войны.
--Иностранныйлегион!--Хиршпрезрительно хмыкнул. -- Изагонят в
Африку, дороги строить.
Сидя за столом, мы помолчали. Хирш зажег новую сигарету.
--Вот странно,--сказалон. -- Не курится как-то втемноте.Вкуса
совсем не чувствуешь. Хорошо бы в темноте и боли не чувствовать.
--Ачувствуешь вдвойне.Отчеготак?Илиэто потому,что в темноте
сильнее боишься?
--Да нет, сильнее чувствуешь одиночество. Призраки прошлого одолевают.
Явдруг пересталего слышать. За окном внезапномелькнуло лицо,при
виде которого у меня чуть не разорвалось сердце. Лицо появилось неожиданно и
застигло меня врасплох, оно, можно сказать, меня сразило. Еще миг -- и ябы
вскочил ибросился заним вдогонку, но явсе-такиусидели вследующую
секунду ужезнал, что мне почудилось.