Немогло не почудиться.Этого лица,
этой оглядки через плечо, этойулыбки в бликах уличных фонарей уже небыло
на свете. Это лицо уже не улыбнется. В последний раз, когда я его видел, оно
было холодным и застывшим, а на глазах сидели мухи.
--Что ты сказал? -- спросил я через силу.
Это все обман,думал я. Какой-то морок, надо немедленно проснуться. На
мигтемноепространствос безмолвно поблескивающими лупоглазымизрачками
экрановпоказалосьнастолькооторваннымотостальногомира,настолько
ирреальным, что почудилось, онопоглотит сейчас и жизнь за окном, и меня, и
вообще все вокруг.
--Можно, я зажгу свет? -- спросил я.
--Конечно.
Холодныйнеоновый светзалилпомещение,заставивнасподслеповато
моргать и таращиться, будто застигнутых за постыдным занятием мальчишек.
--Так о чем ты? -- переспросил я.
Хирш взглянул на меня с недоумением.
--Я говорю, не забивай себеголову мыслямио Танненбауме Онразумный
человекизнает,чтотебенужновремячтобы обжиться.Тынеобязан
специально к немуидтии благодарить. Егожена отслучаяк случаюдает
приемыдля голодающихэмигрантов. Скоро у нее как раз очередной прием. Она
тебя пригласит. Мы с тобой пойдем туда вместе. Тебе ведь тоже так лучше?
--Гораздо лучше.
Я встал.
--Что у тебя с работой? -- спросил Хирш. -- Нашел что-нибудь?
--Нетпока.Нокое-чтоестьнапримете.Нехочубытьобузой
Танненбауму.
--Об этом вообще не думай. Ажить всегдаможешь уменя и столоваться
тоже.
Я покачал головой.
--Нет, Роберт, я хочу всеосилитьсам. Все,понимаешь, все! "Ланский
катехизис", параграф седьмой: "Помощь приходит, только когда она не нужна".
Я несталвозвращатьсявгостиницу.Решилбесцельно побродитьпо
городу, как бродил почти каждый вечер. Я смотрел накаскады света и думал о
Рут, которой больше нет. Мы случайновстретилисьисразу остались вместе.
Это случилосьв горькую для нас обоих пору. Никого, кроме друг друга, у нас
не было. Но однажды меня арестовали, на две недели бросили в тюрьму, а потом
выдворили через швейцарскуюграницу. С превеликим трудом я сумел вернуться.
Но когдадобрался до Парижа, Рут была уже мертва. Я нашел еев ее комнате,
посреди жужжащегороя толстых, жирно поблескивающих мух; судя по всему, она
уже несколько дней так лежала. Стех пор не могу избавиться от чувства, что
я ее бросил, бросил вбеде. У нее никого, кроме меня, не было, а я дал себя
арестоватьпособственной дурости. Рутпокончила ссобой. Какимногие
эмигранты, онавсегда имелаприсебеяд --наслучай, еслиее схватит
гестапо. Ноона им даженевоспользовалась.Двух стеклянных трубочексо
снотворнымдляееусталого,надломленногоотчаяниемсердцаоказалось
достаточно.
Самнезнаюпочему, явдругостановился,уставившисьнавитрину
газетного киоска. Аршинные заголовки кричалисовсех передовиц: "Покушение
на Гилера!", "Гитлер убит взрывом бомбы!"
Вокруг киоска сгрудились люди. Я протиснулся к прилавку и купил газету.
Она была еще чуть влажная от типографской краски. Я вдруг заметил,что руки
у меня дрожат. Нашел какую-то подворотню и стал читать. Меня вдругохватило
яростное раздражение из-за того,что я читаю так медленно. Да и понимаюне
все! Я скомкал газету, потомсноваее разгладилиостановил такси. Решил
поехать к Хиршу.
Хирша дома не было.Я долгостучал вего дверь.Она была заперта. В
магазине его тоже не оказалось. Вероятно, вышел перед самым моим приездом. Я
побрел к "Дарам моря". Мертвые рыбины поблескивали в витрине, распятые омары
зябко поеживались наледовой крошке,официанты стяжеленными лоханями ухи
над головой лавировалимежду столиков, ресторан был забит, но Хирша и здесь
не оказалось. Я медленнодвинулся дальше. Вотель возвращаться не хотелось
-- я боялся напороться наЛахмана. Не тянуло меня и в плюшевый будуар -- не
исключено,что его ужеоккупировала Мария Фиола. Мойкова на месте не было,
это я знал.
ЯбрелпоПятойавеню. Еепростор,сияниеееогней-- всеэто
подействовалона меняуспокаивающе. Казалось, отосвещенных домов исходит
мелкая электрическая дрожь, котораязаставляетвибрироватьвесь воздух. Я
прямочувствовал эту дрожь у себяналицеи ладонях. Возле отеля"Савой
Плаза" я купил еще один экстренный выпуск -- его продавал горластый карлик с
тонюсенькими усиками.Сообщалось в нем примерно то же самое, что и в первой
газете. В штаб-квартиреГитлеравзорвана бомба. Подложилбомбукто-то из
офицеров.Ещене известно, действительноли Гитлер убит,но тяжело ранен
почти наверняка. Это был офицерский путч. Армейские части в Берлине вышли из
повиновения, к ним присоединились некоторые генералы. Возможно, это конец.
Явплотнуюподошелкяркоосвещеннойвитрине,чтобы разобратьи
набранноемелким шрифтом.Казалось,вокругменяструятся токи магнитной
бури. Из зоопарка доносилось рыканье львов. Я тупоглазел на витрину, перед
которойстоял, и ничего не видел. Лишь некоторое время спустя ясообразил,
чтостоюпередзнаменитым ювелирныммагазином "ВанКлиф иАрпелз". Две
диадемы двух умершихкоролев холодно ибезучастнопокоилисьтам в черной
бархатной нише в обрамлении рубинов, изумрудов ибриллиантов, как бы вобрав
всебявсюнеприступностьзагадочногомиракристалловивсеего
совершенство, возникшее задолго до теплойсуеты жизни и существующее стех
пор вне смерти, вне убийства,по своим, непостижимымзаконам неуклонного и
бесшумного роста. Я вновь ощутил газетуу себя в руке, услышал ее шуршание,
увидел жирные заголовки -- и опять поднялвзгляд на Пятую авеню, окунул его
в светозарную перспективу этой удивительной улицы, в ее изобилие иблеск, в
золотистое мерцание витрин, в неудержимый взлет этажей,бахвалящихсясвоей
обольстительнойпорочностью ивавилонскойвседозволенностью.