Иливовсе ничего Меха увезут
первыми. Сегодня же ночью!
--Хорошо, -- согласился Никки. -- Это скорняки, похоже, неслишком нам
доверяют.Значит,спервамеха.Давайтевотэтушляпкуизнорки.С
турмалином.
Сновазавязаласьдискуссия,по-английскиипо-французски,--как
фотографироватьшляпку. Яприслушивался кинтонациям, стараясь не слишком
вникать всуть. Чрезмерное и чуть напускное оживление участников напоминало
театральное закулисье-- будтоидетрепетиция"Снав летнююночь"или
"Кавалера роз". Казалось,еще немного-- исюда под пенье фанфар впорхнет
Оберон.
Внезапно лучи юпитеров пучком сошлись на одной из передвижных стенок, к
которойв срочном порядке придвинули огромнуювазу с искусственным стеблем
дельфиниума. Сюдаивышлаблондинкавсеребристыхтуфельках ибежевой
норковой шляпке. Директриса-распорядительницаеще разпригладиламех, два
юпитера,установленныенижеостальных,дружно вспыхнули,иманекенщица
застыла, словно шалунья-преступница под дулом полицейского пистолета.
--Снято! -- крикнул Никки.
Манекенщица сменила позу. Директриса тоже.
--Еще раз!-- потребовал Никки.-- Чуть правее!Мимокамеры смотри!
Хорошо!
Яоткинулся в кресле.Контраст между моимреальным положением и этим
зрелищем поверг меня в какое-то потустороннее состояние, в котором, впрочем,
не было ни отрешенности, ни замешательства,ни испуга.Скорее это было уже
почти неведомое чувство глубокой успокоенности и мягкого, тихого блаженства.
Мне вдруг пришло в голову, что современи моегоизгнания я почти не былв
театре, а тем паче -- в опере. Случайныйкиносеанс -- вот и все, чтоя мог
себепозволить, даи тообычнолишь затем, чтобыспрятаться,укрыться,
пересидеть пару часов.
Янаблюдалзапродолжениемсъемокнорковойшапочкиибелокурой
манекенщицы, которая, казалось, скаждым новым кадром становитсясуществом
всеболее эфемерным.Представить себе, что унее, как у простых смертных,
естьэлементарные человеческие потребности, было всетрудней. Видимо, дело
быловоченьсильном иярком освещении, котороеразительнопреображало
реальность, к бы лишая еетелесности. Кто-то принес мне новую порцию виски.
Хорошо, чтоя согласилсясюдапойти, думаля.Впервые за долгое время я
почувствовал, что отдыхаю: гнет, который ощущался более или менее осознанно,
постоянно и почти физически, вдруг спал.
--Мария! -- крикнул Никки. -- Теперь каракульчу!
Втот жемигМарияочутиласьна подиуме,тоненькаяи стройнаяв
окутавшемее черном, матовопоблескивающемманто, в изящной, надетой чуть
набекреньплоскойшапочкевформеберетаизтогожешелковистого,
переливчатого меха.
--Хорошо! -- воскликнул Никки. -- Стой так! Стой и не двигайся! Нет! --
заорал онна директрису,которая попыталась что-то поправить или одернуть.
-- Стой так! Стой и не двигайся! Нет! --
заорал онна директрису,которая попыталась что-то поправить или одернуть.
-- Нет! Хэтти, прошу тебя! После. Мы еще сделаем много снимков. А этот пусть
будет так, ненароком, без всякой позы!
--Но ведь так не видно...
--Потом, Хэтти! Снимаю!
Мариязамерла, ноне так, как преждезамирала блондинка.Она просто
остановилась, будто стояла так всегда.Боковые юпитерынащупали ее лицои
сверкнули в глазах, которые вдруг наполнились глубокой и чистой синевой.
--Хорошо! -- заявил Никки. -- Теперь нараспашку!
Хэттиподскочила кМарии. А та медленно распахнуламанто, словно два
крыла огромной бабочки. Прежде манто казалосьейпочти узким,на самом же
делеонобылошироченное, сподбивкойбелогошелка, накоторомчетко
выделялись большие серые ромбы.
--Так и держи! -- сказал Никки. -- Как павлиноглазка! Крылья пошире!
--Павлиноглазки не черные. Они фиолетовые, -- поправила его Хэтти.
--А у нас они черные, -- надменно ответил Никки.
Оказалось,однако, чтоХэттив бабочках разбирается. Она утверждала,
что Никки имелв виду траурницу. Темнеменеепоследнее слово всеравно
осталось за Никки. В моде никаких траурниц нет, решительно заявил он.
--Ну и как вам это? -- раздался вдруг чей-то голос у меня за спиной.
Бледный, полноватый мужчина состранно поблескивающими вишенкамиглаз
плюхнулсяв складноекреслорядом со мной.Кресло жалобновсхлипнулои
завибрировало.
--Великолепно, -- ответил я совершенно искренне.
--У нас, конечно,теперьуженетмеховот Баленсиаги(21)и других
великих французских закройщиков, -- посетовал мужчина.-- Всеиз-за войны.
Но Манбоше(22) тоже неплохо смотрится, вы не находите?
--Еще бы! -- Я понятия не имел, о чем он говорит.
--Чтож, будем надеяться, эта проклятаявойна скорокончится,и нам
снова начнут поставлять первоклассный материал. Эти шелка из Лиона...
Мужчина вдруг поднялся -- его позвали. Причину, по которой он проклинал
войну,ядажене счел смехотворной;напротив,здесь, вэтомзале, она
представилась мне едва ли не из самых весомых.
Начались съемки вечерних платьев. Внезапно возле меняочутилась Мария.
На ней было белое, очень облегающее платье с открытыми плечами.
--Вы не скучаете? -- спросила она.
--Нисколько. -- Я взглянул нанее. -- По-моему,у меня даженачались
приятныегаллюцинации.В противномслучаемнебыне померещилось,что
диадему, которая у вас в волосах, я еще сегодня после обеда виделв витрине
у "Ван Клиф иАрпелз". Она тамвыставлена как диадема императрицы Евгении.
Или это была Мария Антуанетта?
--Авынаблюдательны. Это действительноот "Ван КлифиАрпелз". --
Мария засмеялась.
--Вы ее купили? --спросиля.