В этотмигдляменяне было ничего
невозможного.Какзнать, вдругэта девушка --беглаядочь какого-нибудь
короля мясных консервов Чикаго. В газетах, в колонке светских сплетен, мне и
не такое случалось читать.
--Нет.Идаженеукрала.Простожурнал,длякоторогомы
фотографируемся, взял ее напрокат. Вон тот мужчина сразу по окончании съемок
увезет ее обратно. Это служащий фирмы "Ван Клиф", он охраняет драгоценности.
а что вам понравилось больше всего?
--Черное кепи из каракульчи, которое на вас было. Это ведь Баленсиага?
Она обернулась и уставилась на меня во все глаза.
--Это Баленсиага, -- медленно повторила она. -- Но вы-то откуда знаете?
Вычто, тожеизнашегобизнеса?Иначе откудавамзнать,что кепиот
Баленсиаги?
--Пять минутназадяэтогоещене знал. Я бысчел,что это марка
автомобиля.
--Откуда же сейчас знаете?
--Вон тот бледный незнакомец меняпросветил. Вернее,он только назвал
фамилию, а уж остальное я сам домыслил.
--ЭтодействительноотБаленсиаги,-- сказала она. --Привезлина
бомбардировщике. На "летающей крепости". Контрабандой.
--Отличноеприменение для бомбардировщика. Если бы все бомбардировщики
так использовались, наступил бы золотой век.
Она засмеялась.
--Значит, выне шпион от конкурентовиу васне припрятан в кармане
миниатюрный фотоаппарат,чтобы похититьнашисекретызимнеймоды?Даже
жалко! Но похоже,завамивсе равноглазда глаз нужен. Выпивкиувас
достаточно?
--Спасибо, да.
--Мария! -- позвал фотограф. -- Мария! Съемка!
--Потом мы все еще на часок заедем в "Эль Марокко. -- сообщила девушка.
-- Вы ведь тоже поедете? Вам меня еще домой провожать.
И прежде чем я успел ответить, она уже стояла на подиуме. Разумеется, я
не могс ними ехать. У меня просто денег не хватит. Впрочем, ранообэтом
думать. Покачто яцеликомотдался флюидам этойатмосферы,гдешпионом
считается тот,кто норовит похитить покрой меховой шапочки, а нетот, кого
всюночьпытают и на рассвете расстреливают.Здесь даже время подставное,
подмененное. Наулицежарища,а тут зимнее царство--норковые шубкии
лыжныекуртки нежатсяв сиянии юпитеров.Некоторые моделиНикки снимал в
новыхвариациях.Смуглаяманекенщица вышла в рыжем парике, МарияФиола в
белокуром, апотом и вовсе в седом -- за несколькоминут она постарела лет
на десять. Из-заэтого уменявозникло странное чувство, будто язнаю ее
целую вечность. Манекенщицы уже недавали себе труда уходить за занавеску и
переодевались у всех на глазах. От яркогопрямого светаони усталии были
возбуждены.Ноокружающиемужчинынеобращалинанихпочтиникакого
внимания.
Некоторые явнобылигомосексуалистами, другие,вероятно, просто
привыкли к виду полуобнаженных женщин.
Когда картонные коробки были наконец убраны, я объявил Марии Фиоле, что
никуда снейне иду.Где-тоя уже слыхал,что"ЭльМарокко" --самый
шикарный ночной клуб во всем Нью-Йорке.
--Но почему? -- удивилась она.
--Я сегодня не при деньгах.
--Какойжевы дурачок! Мы всеприглашены. Журнал за все платит. А вы
сегодня со мной. Неужели вы думаете, я бы позволила вам платить?
Незная, следуетлирасценить еепоследниеслова как комплимент, я
смотрел на этучужую, сильнонакрашеннуюженщинув белокуромпарике,с
диадемой,сверкающейизумрудами ибриллиантами,и внезапнопочувствовал
прилив необъяснимой нежности, будто мы с ней были сообщниками.
--А разве не нужно сначала сдать драгоценности? -- спросил я.
--Человек от "Ван Клифа" пойдет с нами. Когда мы носимихукрашения в
таких местах, фирма расценивает это как рекламу.
Я больше не протестовал. Иуже ничему не удивлялся, когда мысидели в
"ЭльМарокко",вэтомцарствесвета, музыкиитанцев,гдеполосатые
диванчики дышалиуютом и искусственноеночное небо, накотором всходили и
заходили звезды,сияниемискусственной луныосвешалс всеэтопризрачное
великолепие. В соседнем зале венский музыкант играл немецкие и венские песни
и пел их по-немецки, хотя с обеими странами, с Германией и Австрией, Америка
вела войну. В Европетакое было бы исключено.Певцамигомбросили быза
решеткув тюрьму или в концлагерь, а то ипросто линчевали бы наместе. А
здесьсолдатыиофицеры,оказавшиесявэтотвечерсредипублики,с
энтузиазмом подпевали песням врага, насколько это было им доступно начужом
языке. Для всякого, кто был свидетелем, как в Европе понятие "терпимость" из
благородногознаменипрошлогостолетияпревратилосьвпрезрительное
ругательство в нынешнем, все это казалось удивительным оазисом, обретенным в
пустыне в час утратывсех надежд. Я не знал, да и не хотелзнать,чем это
объяснить --беззаботной ли самоуверенностьюдругогоконтинентаилиего
действительным великодушным превосходством. Япростосидел тут, среди всех
этих певцов и танцоров, средимножестванежданныхибезвестных друзей, в
мерцающих бликах свечей, подле незнакомки в неестественном белокуром парике,
чьязаемная диадемасиялаблеском подлинных драгоценностей,сидел мелким
дармоедомпередбокаломвыданногомнешампанского,паразитом,который
купаетсяв дареномблаженстве этого вечера,словновзялегонапрокат и
завтра долженотнести вмагазин "ВанКлифи Арпелз". А в карманеу меня
похрустывало одно из неотправленных писем эмигранта Заля: "Дорогая Рут, меня
замучилораскаяние, я так поздно попытался вас спасти; но кто же думал, что
онинепощадят даже детей и женщин? Да у меня и денег не было, я ничего не
могподелать.