Благодаряему
непомерный рост расходов намассовые бойни будет остановлен. Ожидается даже
понижение цен до уровня наполеоновских.
--Две тысячи долларов за труп?
--Да, если не меньше.
Потелевизорутемвременемсвоимчередомшелполуденныйвыпуск
последнихизвестий. Дикторы довольными голосамипреподносили цифры убитых.
Они делали это каждый день, днем и вечером, в качестве своеобразной приправы
к обеду и ужину.
--Генералы ожидают даже резкого падения цен, -- продолжал Равич. -- Они
же изобрели тотальную войну. Теперьвовсе не обязательно ограничиватьсебя
уничтожением только дорогостоящих солдатских жизней на фронтах. Теперь можно
с большой помпой использовать тыл. Тут очень помогли бомбардировщики. Они не
щадят ни женщин, ни детей, ни стариков, ни больных. И людиуже привыкли. --
Он показал надиктора на экране. -- Вытолько посмотрите на него! Источает
благость, как поп с амвона!
--Да, тут высшая справедливость, -- заметил Хирш. -- Военныевсегда за
неератовали. Почему, собственно, опасностям войны должны подвергаться одни
солдаты? Почему не разделитьрискна всех?В конечномсчетеэто простое
логическое предвидение.Дети подрастут, женщины нарожаютновых солдат,--
так почему же не прикончить их сразу же, прежде чем ониначнут представлять
собой военную опасность? Гуманизм военных и политиков не знает границ! Умный
врач тоже не станет дожидаться, пока эпидемия выйдет из-под контроля. Верно,
Равич?
--Верно, -- отозвался Равич неожиданно упавшим, усталым голосом.
Роберт Хирш взглянул на него.
--Выключить этого говоруна?
Равич кивнул.
--Выключи, Роберт. Эту оптимистическую пулеметную дребеденьневозможно
выдерживать долго. Знаете почему всегда будут новые войны?
--Потому что память подделывает воспоминания, -- сказал я. -- Это сито,
котороепропускаети предаетзабвениювсе ужасное,превращая прошлоев
сплошное приключение. Ввоспоминаниях-то каждый герой. О войне имеютправо
рассказыватьтолькопавшие-- онипрошли ее доконца. Ноих-то как раз
заставили умолкнуть навеки.
Равич покачал головой.
--Просто человек не чувствует чужой боли,-- сказалон. -- В этом все
дело. Ичужойсмерти не чувствует.Проходит совсемнемного времени, и он
помнитуже толькоодно:каксамуцелел.Это все наша проклятаяшкура,
которая отделяетнасотдругих, превращая каждого в островок эгоизма.Вы
знаетепо лагерям: скорбь поумершему товарищуне мешалапри возможности
заныкать его хлебную пайку. -- Он поднял рюмку.-- Иначе разве смогли бы мы
попиватьтутконьячок,покудаэтотболвансыплет цифрамичеловеческих
потерь, будто речь о свиных тушах?
--Нет, -- согласился Хирш. -- Не смогли бы. Ну а жить смогли бы?
За окномнатротуареженщина втемно-синей блузкеотвесила оплеуху
мальчонке летчетырех. Тот вырвался и пнул мать ногой. Затем побежал, чтобы
матьнесмоглаегс настигнуть, корча по пути гримасы.
Тот вырвался и пнул мать ногой. Затем побежал, чтобы
матьнесмоглаегс настигнуть, корча по пути гримасы. Оба исчезли в толпе
торжественно вышагивавших бухгалтеров.
--Военныенынчестоль гуманны,чтотогоиглядиизобретутновое
понятие, -- сказал Хирш. -- Они не любят говорит омиллионах убитых, вместо
этого они вскоре начнут украшать свои сводки сведениями о мегатрупах. Десять
мегатрупов куда благозвучнее, чем десять миллионов убитых.Как же далеки те
времена, когда военные в древнем Китае считались самойнизшейчеловеческой
кастой, даженижепалачей,потомучто те убивают только преступников,а
генералы --ни вчем неповинныхлюдей.Сегодня ониу насвон в каком
почете, и чем больше людей они отправили на тот свет, тем больше их слава.
Я обернулся. Равичуже лежал в кресле,закрывглаза. Язнал это его
свойство, профессиональное свойство многих врачей -- влюбую минуту онмог
заснуть и столь же легко проснуться.
--Уже спит, -- сказалХирш. -- Гекабомбы, мегатрупы и гримасыслучая,
которыемы именуем историей, проносятся сквозь его дрему бесшумнымдождем.
Это как развеликое благонашей шкуры: она отделяетнас от мира, хоть Равич
только что ее за это и проклинал. Вот оно -- блаженство безучастности!
Равич открыл глаза.
--Дане сплюя!Яповторяюпо-английски вопросы пригистеротомии,
идеалистывынесчастные!Иливы забыли"Ланскийкатехизис"?"Мыслио
неотвратимом ослабляют в минуты опасности".
Он встал и посмотрел на улицу. Бухгалтеры исчезли, клерков сменил парад
жен во всейих попугайской раскраске. В цветастых платьяхженыспешили за
покупками.
--Так поздно уже? Мне пора в больницу!
--Хорошо тебенаднамипотешаться,--сказалХирш. --У тебя, по
крайней мере, приличная работа есть.
Равич засмеялся.
--Приличная, Роберт, но безнадега полная!
--Что-то ты сегодня неразговорчив, -- сказалмне Хирш. -- Или тебе уже
наскучили наши обеденные посиделки?
Я покачал головой.
--Я с сегодняшнегоднякапиталист и дажеслужащий. Бронзу продали, а
завтра сутра я начинаю разбирать у Силверов подвал. Все никак не опомнюсь.
Хирш усмехнулся.
--Ничего себе у нас с тобой профессии!
--Противмоей яничегонеимею, --сказаля.-- Ее всегдаможно
толковать и в символическом смысле.Разбиратьстарье, сбывать старье! -- Я
достал деньги Силвера из кармана. -- На вот, возьми хотя бы половину. Я тебе
и так слишком много должен.
Он отмахнулся.
--Выплатилучшечто-нибудьЛевинуиУотсону.Онитебескоро
понадобятся.С этим шутить ненадо. Власти -- они всегдавласти, неважно,
идет война или кончается Как твои языковые познания?
Я рассмеялся.
--Ссегодняшнегоутра почему-то понимаю все гораздолучше.