Иопятьяпочувствовал, чтонеловкои глупо подошел к
противнику, оказавшемуся и в этой борьбе более сильным.
Дальшеделопошло еще хуже. Когда, в своей нескромной назойливости, я
спросил ее, где она живет, на меня обратилсяпронзительный взгляд еекарих
глаз,и,уженескрываяулыбки,онанасмешливоответила:-В
непосредственном соседствес вами.- Пораженный, я остолбенел. Она еще раз
искосавзглянулана меня,чтобы убедитьсявтом, чтопарфянская стрела
попала в цель. И действительно, она застряла у меня в горле. Сразу оборвался
наглыйтонмоихберлинскихприключений;неуверенно,дажебольше-
почтительно, япробормоталвопрос, не неприятно ли ей мое общество.-Но
почему же, - улыбнулась она снова, - нам осталось еще всего два квартала, мы
можем пробежать ихвместе. - Кровь бросилась мне в голову,я еле двигался,
ночто оставалось делать? - улизнутьбыло быеще позорнее.Имывместе
подошли кдому, где я жил. Она внезапно остановилась,протянула мне руку и
совсем просто сказала: - Спасибо за компанию. Вы ведь будете сегодня в шесть
часов у моего мужа?
Яркая краска разлилась по моему лицу, но раньше чемяуспел попросить
прощения, онабыстро подняласьпо лестнице; оставшись один, я едва решался
восстановитьвпамятисвоиглупыеинаглыеречи.Будтокакую-нибудь
портнишку, я,безрассудный фанфарон, пригласилее на воскреснуюпрогулку,
пошлыми словами восхвалял ее тело, завел сентиментальную волынку об одиноком
студенте... Мнестало тошно от стыда и отвращения. А она, помирая со смеху,
верно,ужерассказываетомоих пошлостях своему мужу - человеку, мнением
которого я дорожил больше всего на свете; стать в его глазах посмешищем было
бы для меня мучительнее, чем быть наказанными розгами на базарной площади.
Ужасные часы провел я в ожидании вечера. Тысячу разя представлял себе
тонкую, ироническую улыбку, которой онменя встретит, - я отлично знал, как
искусно онвладеетязвительным словом, как больно можетобжечь его шутка.
Как осужденныйподымается наэшафот,такподымалсяявтотвечерпо
лестнице, и едвая перешагнул порогегокабинета, подавляя подступавшее к
горлу сухоерыдание,как замешательствомоепревзошло всякуюмеру:мне
послышалосьвсоседнейкомнате шуршаньеженскогоплатья: этоона,моя
надменнаяпобедительница, пришлапозабавитьсямоим смущением, насладиться
позором болтливого мальчишки. Наконец, пришел мой учитель. - Чтос вами?-
спросил он озабоченно, -высегоднятак бледны.-Яробковозразилв
ожиданииудара.Но то, чегоя такбоялся,не случилось: он говорил, как
всегда,нанаучные темы; нив одномслове, какя ниприслушивался,не
скрывалось намека или иронии. И, сперва с изумлением, а затем с безграничной
радостью, я понял: она не выдала меня.
Ввосемьчасовопять постучали в дверь. Я простился.
И, сперва с изумлением, а затем с безграничной
радостью, я понял: она не выдала меня.
Ввосемьчасовопять постучали в дверь. Я простился.Ывновь обрел
душевныйпокой.Когда явыходил, онапрошламимо.Я поклонился,- она
ответила едвазаметной улыбкой.Ив глубокомволнении яистолковалэту
улыбку, как обещание молчать также и в дальнейшем.
x x x
С этой минутыдля меняначалсяновыйряд наблюдений: до сих пор,в
своемюношески благоговейном обожании, я привыксчитатьсвоего учителя до
такойстепенисуществомдругогомира, чтонеобращал вниманиянаего
частную, его земнуюжизнь. В своем увлечении я вознес его высоконад нашим
миром с его методически установленным будничнымпорядком. Подобно тому, как
юноша, переживающий первуюлюбовь, неосмелится в своихпомыслах обнажить
любимуюдевушкуи смотреть на нее так же, какнатысячудругих существ,
одетых в женское платье, так и я не решался бросить нескромный взгляд на его
частную жизнь: он казался мне отрешенным от всего вещественного, обыденного,
апостоломслова,вместилищем творческогодуха. Когда этотрагикомическое
приключениевнезапно столкнуло меня сего женой, я уже немог не замечать
его интимной, его домашней жизни; так -всущности, против моего желания -
во мне пробудилось тревожно насторожившееся любопытство. И как только я стал
зорко всматриваться, я сейчас же со смущением почувствовал,что жизнь его в
собственномдомебылаполнасвоеобразной,почтипугающей загадочности.
Когда, вскоре послеэтой встречи, я былвпервые приглашен к столу и увидал
еговобществе жены,уменя создалосьвпечатлениекакой-то причудливой
совместной жизни, ичем глубжея проникалвего домашнюю обстановку, тем
большесмущаломеняэточувство.Неточтобыв словахили вжестах
проявлялась какая-нибудь напряженностьилирознь:напротив,былополное
отсутствиевсякогонапряжения;ниобоюдноговлечения,нивзаимного
отталкиваниянечувствовалосьмежду ними; полноезатишьечувства и даже
слова таинственно облекало их непроницаемой дымкой.
Иногдаяструдомузнавалего-дотогоуравновешеннохолодна
становилась его речь всякий раз, как нарушалось наше уединение, и, чем чаще,
чем ближе приходилось мне встречатьсяс ним,тем больше тревожила меня его
удивительнаязамкнутость -именновдомашнемкругу:именноздесьона
застывала, скрывая под упругой мускульной оболочкой жизненное ядро.
Больше всегопугаломеняполноеего одиночество.Этот общительный,
экспансивный человек неимелдруга. С университетскимитоварищамион был
корректен- неболее, ниу когов гостяхон не бывал;часто онцелыми
неделями не выходилиздому никуда, кромеуниверситета,находившегосяв
двадцати шагах от его квартиры. Все он глухотаилвсебе, не доверяясь ни
людям,нибумаге.