"Мыслитель"
Микель Анджело,созерцающийсвои собственные глубины,сжатые горечью губы
Бетховена - эти магическиеличины мировой скорби -трогаютнезрелую душу,
сильнее,чем серебристые мелодии Моцарта и свет, разливающийся вокруг фигур
Леонардо. Юностьсамапрекраснаи потомуненуждаетсяв художественном
преображении: в избытке сил онастремится к трагическому и охотно позволяет
тоскеглубокимиглоткаминасладитьсяеенеопытнойкровью:отсюдаи
свойственнаяюностиотвага,ибратское сочувствиевсякому нравственному
страданию.
И такой, поистинестраждущийлик явстретилвпервые.Сын маленьких
людей,выросшийв спокойнойобстановке мещанскогоуюта,я зналтревогу
тольков смешныхгримасахповседневной жизни,наряженную в злостьили в
желтоеодеяниезависти,бренчащуюмелкоймонетой,-нотревога,
напечатленная на этом лице, родилась -я это чувствовал - из высшей стихии.
Она поднялась из мрачных глубин; изнутри начертал жестокий резец эти складки
напреждевременно одряхлевшихщеках. Случалось, что,входя в его комнату,
всегда с робостью ребенка, приближающегося к дому, в котором обитают духи, я
заставалеговглубокойзадумчивости, мешавшей ему услышать мойстук; и
когда я, незная,что мнеделать, стоял передпогруженным всвоимысли
учителем,мне казалось, что здесь сидит только Вагнер - телесная оболочка в
плаще Фауста, - в то время как дух витает в загадочных ущельях, среди ужасов
Вальпургиевых ночей. В такие мгновения его внешние чувства были поражены. Он
неслышал ни приближающихся шагов, ни робкого приветствия. Придя в себя, он
пыталсяторопливыми словамиприкрытьсмущение: онходилвзад ивперед,
старался вопросами отвлечь внимательно устремленный на него взгляд. Но долго
еще виталатеньнадегочелом,итолько вспыхнувшаябеседаразгоняла
надвинувшиеся тучи.
Должно быть,он чувствовалиногда, как трогал меня его вид, - по моим
глазам, быть может, побеспокойномублужданиюмоихрук;можетбыть, он
подозревал, что на моих устах неслышно дрожала просьба довериться мне, читал
вмоемнапряжениистрастноежеланиепринять на себя, впитать в себя его
муку.Должно быть,он чувствовал этоиногда: внезапно онпрерывалживую
беседу и, растроганный, смотрел на меня, - да,я чувствовал, как разливался
по мнеэтот удивительносогревающий, затемненный своей полнотой взгляд. Он
брал мою руку,держал ее в своей тревожно долго - иядумал: "Вот теперь,
теперь он раскроет мне душу".Но онразрушал эту надежду резким движением,
иногда дажехолодным, нарочитоотрезвляющим ироническим словом. Он, живший
энтузиазмом, пробудивший и питавший его во мне,- внезапновычеркивал его,
как ошибку в переводе,и, видя меня с открытой душой,алчущим его доверия,
произносилледенящиеслова:"Этоговамнепонять"или:"Оставьте
преувеличения" -слова, раздражавшие и приводившие меняв отчаяние.
Как он
заставлял меня страдать, этот сверкающий, подобно молнии, яркий, бросающийся
из пламенивледяную человек, которыйневольно согревал меня, чтобы через
минуту обдать холодом, который притягивал менявсеми нитями страсти,чтобы
тотчас же взмахнуть бичом иронии! Мною овладело жестокое чувство: чем больше
я стремилсяк нему, тем резче, темтревожнее он отталкивалменя. Ничто не
могло, ничто не должно было коснуться его тайны.
Тайна- все жарчежгламеня эта мысль-тайна,вызывавшая страх и
отчуждение, обитала в его магически притягивающих глубинах. Я это чувствовал
вегостранноизбегающемвстречи взгляде,которыйпламенно устремлялся
вперед и робко ускользал вту минуту, когда хотелось благоговейноудержать
его;яэто чувствовалпогорько сжатымгубам егожены,по изумительно
холоднойсдержанностиокружавших,которыхчутьлинеоскорблялимои
восторженныеотзывыонем,по тысяче странностей ивсеобщемусмущению,
возникавшему всякий раз, како нем заговаривали. Что замука проникнуть во
внутренний круг такойжизни и блуждать внем,как в лабиринте, ненаходя
пути к его центру!
Но самымнепонятным, самымволнующимбыли его исчезновения.Водин
прекрасный день,придя на лекцию,я увидал надверях записку, извещавшую,
чтолекции прерваны надвадня. У студентовэто,казалось,невызвало
удивления, но я, видавего еще вчера вечером,поспешил домойстревожным
вопросом, не заболелли он.Мое взволнованное вторжение вызвало у его жены
толькосухуюулыбку. -Этослучаетсячасто,-сказала онанеобычайно
холодно,- вам это еще незнакомо. - И действительно,я узнал от товарищей,
чтоон нередкоисчезалтакимобразомночью,иногда толькотелеграммой
извещая об отмене лекции. Кто-то из студентов встретилего однажды в четыре
часа ночи на одной изберлинскихулиц, другой встретился с ним в подъезде.
Он внезапно вылетал, какпробка избутылки,изатем возвращался неведомо
откуда.
Этот внезапныйпобег болезненно взволновал меня. Два дня я провел, как
помешанный,ненаходясебе места;бессмысленными, пустымиказалисьмне
занятия вегоотсутствии; я изнывал от смутных, ревнивыхподозрений, даже
чувствоненавистиизлобыпротивегозамкнутостиподымалосьвомне
временами: в ответ на моепламенное стремление кнему онизгоняет меня из
своего внутреннего мира, как нищего в стужу. Напрасно я убеждал себя, что я,
мальчик, ученик,неимею права посягать на эту чужую, ставшуюмне родной,
жизнь;что я должен принять, какмилость, уже то, чтоон приблизил меня к
себе. Норазум не восторжествовал над жгучей страстью: раз десять в течение
дня я,глупый мальчишка, справлялся, не приехал лион, пока,наконец,не
почувствовал в ответах его жены все возраставшее раздражение. Ябодрствовал
значительнуючастьночи,прислушиваяськшагамполестнице,утром
подкрадывалсяк двери,уже не осмеливаясь спрашивать.