Икогда,на третий
день,он наконец,неожиданно вошел ко мне в комнату, я едва невскрикнул.
Мой испуг был неумеренно очевиден - об этом свидетельствовало его удивленное
смущение,диктовавшееемурядторопливыхвопросов,одинбезразличнее
другого. Его взгляд избегалменя.В первый разнаш разговоршел вкривь и
вкось,вызываяобоюдноесмущение.Когдаонушел,жгучеелюбопытство
вспыхнуло ярким пламенем постепенно оно лишило меня сна и покоя.
x x x
Неделями длиласьэтаборьбазаоткровенность;упрямоястремился
вскрытьогненное ядро,которое вулканическипрорывалось времяот времени
сквозьскалумолчания.Наконец,в счастливыйчас,мне удалосьвпервые
заглянуть в его внутренний мир.Я сидел как-то в сумерках в его комнате. Он
достал сонетыШекспира ичитал мне в своемпереводе эти будтоизбронзы
вылитыестихи,чтобытотчасжемагическирасшифроватьиосветитьих
кажущуюсянепроницаемость.Слушая его, яиспытывал восторг,смешанныйс
горечью сожаления о том, чтодары такщедрорассыпаемыеэтим человеком в
избытке творческихсил, гибнут,воплощаясь только в преходящем звуке живой
речи. И, неожиданно для себя самого, я вдруг нашелв себе мужество спросить
его,почему остался незаконченнымего большой трудо театре "Глобус".Но
едвая успел произнести этот вопрос, как уже испугался, поняв, что невольно
коснулся неосторожнойрукой наболевшей раны.Он встал, отвернулся идолго
молчал. Комнатакакбудто погрузилась всумрак ибезмолвие. Наконец,он
приблизился комне,серьезновзглянулнаменя,игубыего вздрогнули
несколько раз, прежде чем он вымолвил горькое признание:
- Я не способен создать большое произведение.С этим покончено. Только
юность строит смелые воздушные замки. Теперь у меня уже нет тойвыдержки. Я
стал- кчему скрывать? -человекоммгновения.Большойработы я быне
дотянул до конца. Преждеу меня было больше сил, но они ушли. Теперь я могу
только говорить: только слово иногдаеще окрыляет меня, возноситменянад
самим собой.Но спокойно сидеть и работать, всегда наедине с собой, с одним
собой - это мне уже не удается.
Онзакончил жестомотречения, который потряс меня до глубиныдуши. Я
убеждал его твердой рукой собрать воедино сокровища, которыеонтакщедро
расточает перед нами, и воплотить их в непреходящую форму.
-Яневсилахписать,-усталоповторялон,-янемогу
сосредоточиться.
- Такдиктуйте!- и, увлеченный этой мыслью,япочти умолялего. -
Диктуйтемне. Попробуйте,только начните, и-выувидите сами -выне
оторветесь. Попробуйте, сделайте это ради меня!
Он взглянул наменя, сперва с изумлением, потом с глубокимволнением.
Эта мысль, казалось, привлекла его внимание.
-Ради вас? - повторил он.
Эта мысль, казалось, привлекла его внимание.
-Ради вас? - повторил он. -Вы полагаете, что это могло бы доставить
кому-нибудь удовольствие, если бы я, старик, взялся за такую работу?
Я почувствовал в его словах робкую уступку. В егопроясненном взгляде,
еще за минуту как бы скрытом от меня за облаком,я прочиталпробуждающуюся
надежду.
- Вы действительно думаете, что это возможно? - повторил он.
Я почувствовал, что робкая надежда перерождается в волевой акт, - и вот
он встрепенулся:
- Хорошо, попробуем! Молодость всегда права. Умно поступает тот, кто ей
покоряется.
Мойбурныйвосторг,казалось,оживилего:почтисюношеским
возбуждением, он быстрыми шагами ходил взади вперед, и мы переговорили обо
всем: мыусловились,что каждый вечер,вдевятьчасов,сейчас же после
ужина, мы будем заниматься - на первое время почасу в день. И на следующий
вечер мы начали.
Эти часы - как мне описать их блаженство! Весь день я поджидал их.Уже
после обеда предгрозоваятревога овладевала всемимоими чувствами; явесь
былнаполненнетерпеливыможиданиемвечера.Тотчаспослеужинамы
отправлялись в его кабинет. Ясадился за письменный стол, спинойк нему, а
оннервнымишагамиходилпокомнатевзадивперед,покавнемне
устанавливался определенный ритм, - и вот прозвучала первая нота возвышенной
речи. Всеу этогоизумительного человека оформлялось музыкальным чувством:
ему нуженбыл размахдляполета мысли. Большейчастью,он находил его в
каком-нибудьобразе, смелойметафоре, пластическойситуации,которую он,
невольновозбуждаясьбыстрымдвижением,преобразовывалвдраматическое
действие. Что-товеличественно стихийное,что отмечает всякоетворчество,
блистало встремительномпотоке этойимпровизации: отдельныеотрывки его
речинапоминалиямбическиестрофы, другие, гремяводопадомвеликолепных
перечислений, вызываливпамятиГомеровскийсписок кораблейи неистовые
гимныУотаУитмэна.Впервыемне,ещенесложившемуся юноше,пришлось
заглянутьвтайники творчества: я видел,какмысль вдруг зашипев,будто
колокольнаямедь,выливаласьчистой,расплавленной,горячейизкотла
творческого возбуждения; как, постепенноохлаждаясь, она приобретала форму;
как эта формаокругляласьи раскрывалась, пока, наконец, не ударит из нее,
подобнозвуку колокола, мощноеслово, воплощая поэтическоепереживаниев
символы человеческогоязыка.Так рождалсякаждыйабзац изритма, каждая
главаиздраматическипреображеннойкартины,авсеширокозадуманное
сочинение,такмалонапоминавшее обычную форму филологическоготрактата,
выливалось вгимн - в гимн морю,как видимой человеческимоком, осязаемой
человеческимчувствомформебеспредельности,катящейсвоиволныв
безграничнуюдаль, вздымающейсяна вершиныи скрывающейглубины,видимо
бесцельно ив тожевремяс какой-тоскрытой закономерностью,играющей
человеческими судьбами,какутлыми челнами; онобыло образом моряи, как
оно, отзвуком всего трагического.