Кабинет, по обыкновению,совершенно темный, охватил нассвоимуютным
мраком: только лампа отбрасывалазолотистый кругна белизну приготовленных
на столе листков бумаги.Я занял своеместои повторил последние фразы из
рукописи: их ритм служил для него как бы камертоном, определявшим дальнейшее
течениеречи. Но в то время как, обыкновенно, непосредственно запоследней
прочитанной мноюфразойзвучала следующая,на этотраззвукоборвался.
Тишина наполнила комнату и давила меня,как бы нависаясо стени создавая
напряжение. Он как будтоеще не собрался с мыслями - я слышал за спиной его
нервныешаги.-Прочтите еще раз,-непривычнозадрожалего голос.Я
повторил последнийабзац.Не успеля произнести последнееслово,как он
подхватилегои продолжал диктовать особенно быстрои сжато. В нескольких
фразах выроста сцена. Досих пор он развивал культурныепредпосылки драмы:
фрескитого времени, отрывокистории. Теперьон сразу обратился к театру,
который,отказавшись отбродяжничества, становитсяоседлым, создаетсебе
постоянное жилище,приобретает права и привиллегии: возникает "Театр Розы",
потом"Фортуна"-деревянныебалаганы для деревянныхпредставлений.Но
крепнети мужает драматическая литература- и вот мастера сколачиваютдля
нее новую дощатую оболочку. На берегуТемзы,насырой,болотистойпочве
вырастаетгрубое деревянное здание с неуклюжей шестиугольной башней - театр
"Глобус",насценекоторогопоявляетсявеликиймастерШекспир.Будто
выброшенный морскими волнами странный корабль, с красным разбойничьим флагом
на мачте, стоит оно, бросив якорь и крепковрезавшисьвприбрежный ил.В
партере,будто вгавани,шумя, толпится чернь;с галлерей снисходительно
улыбаетсяи болтаетсактерами высшийсвет.Публика нетерпеливо требует
начала.Ивот -досих поряпомнюегослова- закипела буряслов,
забушевалобезграничноеморестрастей,исэтихдощатыхподмостков
изливаютсякровеносныеволнывчеловеческиесердцавсехвремен,всех
народов.Таковэтотисконныйпрообразчеловека-неисчерпаемый,
неповторимый,веселый итрагический, полный разнообразия - театр Англии-
Шекспировская драма.
Егоречьвнезапнооборвалась.Наступилопродолжительноетяжелое
молчание.Обеспокоенный, я взглянул на него: мой учитель стоял, одной рукой
судорожно опершись об стол в знакомой мне позе изнеможения, но на этот раз в
его оцепенении было что-то пугающее. Явскочил и с тревогой спросил его: не
прекратить ли работу? Он только взглянул на меня, с трудом переводя дыхание,
- взглянул пристально и неподвижно. Новот засверкали голубым светом зрачки
его глаз, он приблизился ко мне и произнес: - Ивы ничего не заметили? - Он
проницательно посмотрел наменя.-Что?- спросил я нетвердо. Он глубоко
вздохнулиулыбнулся;за долгиемесяцы впервые я вновь почувствовалего
обволакивающий, мягкий взор: - Первая часть кончена.
-Что?- спросил я нетвердо. Он глубоко
вздохнулиулыбнулся;за долгиемесяцы впервые я вновь почувствовалего
обволакивающий, мягкий взор: - Первая часть кончена.
Мнестоило труда подавить вопль радости- так поразила меня волнующая
неожиданность.Как толькоямогнезаметить!Да, это былозаконченное
здание, стройнаябашня, возведенная на фундаментепрошлого и приводившая к
порогу Елизаветинскойэпохи. Теперь они могут выступить, - и Марло,иБен
Джонсон, иШекспир - их славный соперник! Еготруд, наштруд,праздновал
свойпервый день рождения. Поспешноя пересчитывал листки.Стосемьдесят
убористонаписанныхстраницзаключалаэта первая, самаятруднаячасть:
дальше должнобылоследоватьсвободное творчество,тогда какдо сих пор
изложениебыло связано историческими данными. Теперь уже нетсомнения, что
он доведет до конца свой труд - наш труд!
Я незнаю, как выразилась моя радость, моя гордость,мое счастье.Но
должно быть, мой восторг вылился в экстатические формы; его улыбающийся взор
сопутствовал мне, в то время как я метался, то перечитываяпоследние слова,
то поспешносчитая листки, любовно ощупывая и взвешивая их, то погружаясь в
вычисления,скольковременипотребуется дляокончания всейработы.Его
глубокозатаенная гордость любоваласьсвоимотражениемвмоейрадости:
растроганный,он, улыбаясь,смотрел на меня. Медленноонподошелко мне
близко-близко, протянулмне оберуки и устремилна меня неподвижный взор.
Постепенноегозрачки, обычнозагорающиесятольконамиг,наполнялись
одушевленной, ясной синевой, какую знают толькодве стихии - водные глубины
и глубинычеловеческого чувства.Иэтасияющая синева, разливаясь из его
глаз, постепенно наполнила и меня: ячувствовал, как еетеплая волна мягко
вошла вменя иразлилась,вызвавнеописуемое чувство наслаждения;грудь
ширилась от этой брызжущей, нежащей мощи, илуч полуденного солнца проник в
мою душу.Исквозьэтотблескдонесся ко мнеего голос: - Я знаю,что
никогда не предпринял бы эту работу без вас; никогда я вамэтого не забуду.
Вы дали полетмоим утомленным крыльям; вы собрали все, что осталось от моей
утраченной,рассеявшейсяжизни.Только вы!Никто не сделал для менятак
много; никто,кроме вас, не протянул мне братскую руку помощи.И потомуя
благодарю не вас, а... тебя. Пойдем! Проведем этот час, как братья.
Он мягко привлек меня к столу и взял в руки приготовленную бутылку. Два
бокалаожидалинас:в знак благодарности, он по-братскиразопьет со мной
бутылкувина.Ядрожалот радости: ничтоневолнует нашичувстватак
глубоко, каквнезапноеисполнениепламенногожелания.Непреложныйзнак
доверия,разрешившиймоебессознательноетомление,вэтуминуту
благодарностинашелсебесамуюпрекраснуюформу:братское"ты",
переброшенное через пропасть лет, итем более драгоценное,чем неизмеримее
былопреодолеваемое им расстояние.