Мои нервы забили в набат: но
шагибыли легкие,беззаботные, перескакивавшиечерезступеньку. Раздался
стук в дверь. Я вскочил, не открывая.
- Кто там? - спросил я.
- Почему вы не идете обедать, - ответил несколько раздосадованный голос
его жены. - Вы больны?
-Нет, нет, -пробормотал я сконфуженно, - я сейчас приду. -Мнене
оставалось ничего другого, как поспешноодетьсяи сойтивниз; но я должен
был держаться за перила лестницы - так у меня подкашивались ноги.
Явошел встоловую. Перед одним издвух приборов сиделаженамоего
учителя ипоздоровалась,посылаямнеупрек, что приходится напоминатьо
времениобеда.Егоместооставалосьпустым.Ячувствовал,каккровь
приливала к голове. Что означало его неожиданное отсутствие?Неужелиион
боялся встречи? Неужели он стеснялся меня, или он не хотел сидеть со мной за
столом? Наконец, я решился спросить, не придет ли профессор.
Она удивленно посмотрела наменя: - Развевы не знаете, чтоон уехал
сегодня утром?
- Уехал? - пробормотал я, - куда?
В ее лице тотчас появилось напряжение:
- Обэтом мой супруг не довел домоего сведения; вероятно,в одну из
своих обычных прогулок. - И вдруг, повернувшись ко мне, онарезко спросила:
- Но как же вы об этом не знаете? Ведь еще вчера ночью он подымался к вам. Я
думала, он пошел проститься с вами. Странно, действительно, странно, чтоон
и вам ничего об этом не сказал.
- Мне! - вырвался крик из моих уст. И сэтим криком, кмоему стыду, к
моему позору, вырвалось все, что я пережил за последние часы. Я был уже не в
силах сдерживаться: плач, неистовое судорожное рыдание, бешеный поток слов и
криков,-все вылилось водин вопльбезумногоотчаяния, вырвавшийсяиз
стесненнойгруди; я выплакал, - да, я сбросил с себя, утопил в истерических
рыданияхвсю подавленную муку.Я бил кулакамипостолу, ябесился,как
обезумевший ребенок; слезы ручьями текли по лицу, и в них разрядилась гроза,
неделями томившая меня своей тяжестью.И вместе с облегчениемэтотбурный
взрыв принес чувство безграничного стыда перед нею за свою откровенность.
- Что с вами! Радибога!- онавскочила, растерявшись. Нозатем она
быстро подошла ко мне и отвела меня на диван. - Ложитесь. Успокойтесь. - Она
гладиламне руки,проводила рукой по моим волосам, в то время как всемое
тело еще содрогалось от последних рыданий.
- Немучьте себя,Роланд-непозволяйте себя мучить. Мне всеэто
знакомо,я все этопредчувствовала. - Она все еще гладиламои волосы. - Я
сама знаю, как он может запутать человека- никто не знает этого, лучше чем
я, - голос ее стал жестким. - Но, поверьте, мне всегда хотелось предостеречь
вас, когда я видела, что вы всецело опираетесь на того, кто сам лишен опоры.
Выегонезнаете,вы слепы, выдитя-выничегонеподозревалидо
сегодняшнего дня,не подозреваете исейчас. Или, может быть, сегодня у вас
впервые открылись глаза - тем лучше для него и для вас.
- Она все еще гладиламои волосы. - Я
сама знаю, как он может запутать человека- никто не знает этого, лучше чем
я, - голос ее стал жестким. - Но, поверьте, мне всегда хотелось предостеречь
вас, когда я видела, что вы всецело опираетесь на того, кто сам лишен опоры.
Выегонезнаете,вы слепы, выдитя-выничегонеподозревалидо
сегодняшнего дня,не подозреваете исейчас. Или, может быть, сегодня у вас
впервые открылись глаза - тем лучше для него и для вас.
Она нежно наклонилась ко мне; ее слова доносились ко мне,как будто из
хрустальнойглубины,ия чувствовалуспокаивающее прикосновениеее рук.
Отрадно было встретить, наконец, каплю сострадания, и не менее отрадно вновь
почувствоватьнежное касаниеженской, почти материнской руки.Может быть,
слишком долгоябыл лишенэтого, и, когда теперь,сквозь вуаль скорби, я
почувствовалнежнуюзаботливостьженщины,мнеулыбнулсялучсветав
бездонноммракеохватившего менягоря. Но мнебыло стыдно - как мне было
стыдно этого предательского припадка, этоговыставленного напоказ отчаяния!
И, против моей воли,случилось так, что едва собравшись с силами, я еще раз
далволю бурному негодованию, рассказывая,как он привлекает меня ксебе,
чтобы оттолкнуть через минуту, как он меняпреследует, какон бывает суров
со мнойбезвсякого повода, -этот мучитель,ккоторомуявсе жетак
привязан, которого я, любя, ненавижу и,ненавидя, люблю.И сноваохватило
меняволнение,и снова яуслышалсловауспокоения, и нежныеруки мягко
усаживалименянаоттоманку, скоторойя вскочилвпылувозбуждения.
Наконец, я усмирился. Она в раздумьи молчала; я чувствовал, что она понимает
все - и, может быть, больше чем я сам.
Втечениенескольких минутнассвязываломолчание.Онаподнялась
первая. -Теперь будет - довольно вам быть ребенком,опомнитесь:ведьвы
мужчина.Садитеськ столуикушайте.Ничего трагичного непроизошло-
недоразумение, которое должно разъясниться, - и, заметив моюбезнадежность,
она горячо прибавила: - Оно разъяснится, я больше не позволю ему завлекать и
смущать вас. Этому долженбыть положен конец: он должен, наконец, научиться
немноговладетьсобой.Выслишкомхороши,чтобыстатьпредметомего
приключений.Яс ним поговорю, положитесь наменя.А теперьпойдемтек
столу.
Пристыженный и безвольный, я вернулся к столу. Она говорилас какой-то
поспешностьюо безразличных вещах, и я был в душе благодарен ейза то, что
она как будто не придала значения моему неуместному взрыву и чуть ли ужене
забыла онем. Завтра воскресенье, - говорила она, - иона, с доцентом В. и
егоневестой, собирается на прогулку к соседнемуозеру; я должен принять в
нейучастие,развлечьсяи забыть о занятиях. Моетревожноесамочувствие
проистекает от утомления и нервного возбуждения: на воде или на прогулкепо
суше моетелоопятьприобрететравновесие. Яобещалпритти.На всея
согласен, лишь быне оставатьсяводиночестве в своей комнате,со своими
мятущимися во мраке мыслями!
- И сегодня после обеда нечего вам сидеть дома! Гуляйте, развлекайтесь,
веселитесь! - настойчиво прибавила она.