Яобещалпритти.На всея
согласен, лишь быне оставатьсяводиночестве в своей комнате,со своими
мятущимися во мраке мыслями!
- И сегодня после обеда нечего вам сидеть дома! Гуляйте, развлекайтесь,
веселитесь! - настойчиво прибавила она.
"Как странно", - подумал я, - "как она угадывает мои затаенные чувства,
как она, чужая, всегда знает, что мне нужно, чего мне не хватает, в то время
как он, зная менятакблизко, ошибается во мнеиугнетает меня"И это я
обещал ей. И, остановивна ней благодарный взгляд,я увидалсовсем другое
лицо:насмешливость,надменность,придававшаяейздоровый,веселый,
мальчишеский вид, исчезли,и появилось в нем выражениемягкости и участия:
никогда я не видал ее такой взволнованной. "Почемуон никогда не смотрит на
меня так ласково?" - страстным вопросом шевелилось во мне смутное чувство. -
"Почему он никогдане чувствует, что причиняет мне боль?Почему он ни разу
некоснулсяменя такой успокаивающейрукой?". Я благоговейно поцеловал ее
руку, которую она поспешно отдернула.
-Не мучьте себя, - повторила она еще раз, и ее голоспрозвучал возле
самого моего уха.
Но снова вокругее губ залегла жесткая складка:резко поднявшись, она
тихо проговорила: - Поверьте мне: он этого не стоит.
И эта, еле слышно прозвучавшая фраза опять растравила едва затянувшуюся
рану.
x x x
Все, чтоя делалвэтотдень ивэтот вечер,дотогосмешнои
ребячливо, что я долгое время стеснялся об этом вспоминать, и всякий раз как
мысли моиостанавливались наэтих продиктованныхстрастью безумствах, так
малогормонировавших страгедиейчувства, которую япереживал,какой-то
внутренний запретпрогонял это воспоминание.Сегодня яне испытываю этого
стыда -напротив, я глубоко понимаюэтого необузданного, страстного юношу,
каким я был тогда, эту глупо трогательную попытку побороть свою слабость.
Будтовпротивоположном конценеобычайно длинного коридора, будтов
телескопя вижу растерянного, охваченногоотчаянием юношу. Он подымается к
себенаверх, незная, что ему делатьс собой.И вот оннадевает сюртук,
придает себе бодрую походку, извлекает из себя решительные, развязные жесты,
и быстрыми, твердыми шагами отправляется на улицу.Да, это я, я узнаю себя,
язнаюкаждуюмысльэтогоглупого,измученногомальчика.Язнаю;я
выпрямился, стал перед зеркалом и сказал себе: "Чихать мне на него! Ну его к
чорту!Чегоямучаюсьиз-заэтогостарогодурака?Онаправа:надо
веселиться, надо развлекаться! Вперед!".
Ивот, втакомнастроениия вышел тогдана улицу. Это былпорыв к
освобождению, и в то же время - бегство, трусливый уход от сознания, что эта
бодрость напускная и что ледяной ком, застыв, все так же неотступно,так же
безысходно давит сердце. Я помню: яшагал, стискивая в руке тяжелуюпалку,
бросая вызывающийвзгляд каждомувстречномустуденту: вомнешевелилось
опасное желаниевступитьс кем-нибудьвспор, датьвыход съедавшей меня
злости, выместить еена первомвстречном.
Но, к моемуогорчению, никто не
обращал на менявнимания. Так я дошел до кафе,гдеобычно собиралисьмои
товарищипосеминарию, снамерением без приглашениясесть за ихстоли
малейшее замечаниеиспользовать, как повод к вызову. Но итутмоебуйное
настроение не нашло себе выхода:хороший день, вероятно, потянулмногих за
город,а двое-трое сидевших застоликом вежливо поклонилисьмне и не дали
моемулихорадочномувозбуждениюнималейшегоповодакссоре.
Раздосадованный, я быстро сменил кафе на ресторан определенногопошиба, где
подонки предместья веселились за кружкойпива, в клубах табачного дыма, под
дребезжащие звуки женского хора. Я быстроопрокинул всебя две-трикружки
пива,пригласилксебезастолглупую,напудренную,толстуюособу,
выделявшуюся, благодаря шраму на лбу, которымнаградил ее пьяный матрос,и
ееподругу-такуюженамазанную,высохшуюпроститутку-инаходил
болезненную радость в том, чтобы вестисебя какможно громче. вмаленьком
городе всезнали меня, какученикапрофессора, ия испытывал обманчивое,
мальчишескоеудовлетворениеот мысли,что компрометируюсвоегоучителя:
пусть они видят, думал я, что мне плевать на него, что я о нем незабочусь,
-и яущипнулэту толстую бабу в широкие бедра, так что она вскрикнулас
громким хохотом.За этим опьянением неистовой яростью последовало настоящее
опьянение алкоголем, так какмы пиливсевперемежку -и вино, и водку, и
пиво;стулья падали от нашегогвалта,такчтососедипредусмотрительно
пересаживались подальше. Ноя не испытывалстыда - напротив: "Пустьон об
этом узнает", повторял я себе в упрямом бешенстве, "пусть видит, как онмне
безразличен; я нисколько не опечален, не огорчен - напротив!". Вина подайте,
вина! - кричал я, стуча кулаками по столутак, что стаканы дрожали. В конце
концов, я двинулся с обеими женщинами - одна по правую руку, другая по левую
-черезглавнуюулицу, где в девятьчасовобычно встречались для мирных
прогулок студентыидевицы, военныеиштатские. Нашзыбкий,неопрятный
трилистникшумно подвигалсяпо мостовой, пока, наконец,не подошелк нам
шуцман с энергичным требованием вести себя скромнее.Я не сумеюв точности
описать, что произошло потом, - густой, сивушный угар застилаетмою память.
Я знаю только, что с отвращением я откупился от этих двух пьяных баб, где-то
ещевыпилкофеиконьяк,передзданиемуниверситета,кудовольствию
сбежавшей молодежи,произнесфилиппикупротивпрофессоров.Наконец, под
влияниемглухогоинстинкта, побуждавшегоменяунижать себявсе больше и
больше и - безумная мысль безумно-страстного гнева! - тем выразитьему свое
презрение,- я решил отправиться впубличныйдом, но ненашелдороги и,
наконец, тяжелыми шагами добрел до дому. Открыть ворота представило не малый
труддлямоейхудоповиновавшейся руки; струдомяподнялся на первые
ступеньки.