Но эта неожиданная легкость завоевания опьянялавчера еще робкого новичка -
успехи делали менясмелее,смелость обеспечивала новые победы. Ярасширял
поле действий: после племянницы моей квартирнойхозяйки наступила очередь -
первыйтриумфвсякогомолодогочеловека!- настоящей замужнейженщины,
которуюсоблазниласвежестьсильного, юногоблондина. Постепенно улица и
всякоепубличноесборище становились дляменя местом самой неразборчивой,
почти превратившейся в спорт, охотя за приключениями.Однажды, преследуя на
Унтер ден Линден*2 хорошенькую девушку, я - совершенно случайно - очутился у
дверей университета. Я невольноулыбнулся при мысли, что вот уже три месяца
как я не переступал через этотпорог. Из шалости, я, с одобрениястольже
легкомысленного товарища,слегка приоткрыл дверь.Мыувидели(невероятно
смешнымпоказалосьнамэтозрелище)стопятьдесят спин,согнутыхнад
пюпитрами,точно в общеймолитве, споющим псалмы седым старцем. Быстро я
захлопнулдверь,предоставив этотмутный ручейкрасноречиясобственному
течению на радость прилежнымколлегам, и задорно продолжал с товарищем свой
путь по солнечной аллее.
_______________
*1 Тиц - универсальный магазин в Берлине.
*2УнтерденЛинден-главнаяулицаБерлина.-Прим.перев.
_______________
Пороюмне кажется,чтоникогда ниодин молодой человекне проводил
время бессмысленнее, чем я в те месяцы. Я не бралв руки книг;уверен, что
не произнес ни одного разумногослова, неимел ниодной настоящей мысли в
голове; инстинктивно я избегал всякого культурного общества, чтобы как можно
сильнее ощутить своимпробудившимся теломедкостьзапретногодотех пор
плода.Быть может, этоупоение своими собственнымисоками, это бесцельное
саморазрушение неизбежноприсущивсякойсильной,вырвавшейсяна свободу
молодости,- но мояисключительнаяодержимостьи мое распутствогрозили
стать опасными,и возможно, чтоя быопустился окончательноилипогиб в
затхлости этихощущений,если быслучайне уберег меня отнравственного
падения.
Этот случай - теперь я благодарю судьбу за него - заключался в том, что
мой отецбыл неожиданно командирован на один день в Берлин, в министерство,
насъездректоров.Какистыйпедагог, он,непредупредив меня о своем
приезде, использовал этот случай, чтобы проверить мое поведение, застав меня
врасплох. Опыт удался какнельзя лучше. В этот день как обычно повечерам,
меня посетила в моей дешевой студенческой комнатушке в северной части города
-входбылотделенпортьеройот кухни хозяйки -девица,с котороймы
проводили времяочень интимно.Вдруграздался внушительныйстук в дверь.
Предположивпосещениетоварища,янедовольнымтономпробормотал:"Не
принимаю". Ностуксейчасжеповторился;затем, свидимым нетерпением,
постучаливтретийраз.
Взбешенный,янатянулбрюки,чтобыпрогнать
назойливого посетителя. В рубашке нараспашку, с подтяжками на-весу, босой, я
приоткрылдверь- и,-будто удар обуха по голове- во мраке передней я
узнал силуэтотца. Его лица я неразглядел в темноте - только стекла очков
блестели, отражая свет. Но достаточно было этого непрошенного силуэта, чтобы
дерзкое слово, готовое вылететь из моих уст, застряло уменя в горле, будто
остраякость. Ябыл совершенноошеломлен идолжен был- ужасныймиг! -
скромнопопросить его подождатьв кухне несколько минут, пока яприведу в
порядок свою комнату.Какяуже сказал, мнене видно было его лица, но я
чувствовал: он понял. Я эточувствовал в его молчании,в его сдержанности,
когдаон, неподаваямне руки, сжестом отвращения отодвинул портьеруи
вошел в кухню. И там, перед железным очагом, хранившим испарения подогретого
кофе и вареной репы, старик ждал, - ждал, стоя, десять минут, унизительных и
для него, идляменя,- покамоя девица одевалась и затем, проходямимо
портьеры, выбиралась из квартиры. Он долженбыл слышать ее шаги, должен был
видеть, какшевелилисьотдвижения воздухаскладки портьеры,когдаона
пробиралась, -аявсееще немог выпустить егоиз недостойной засады:
прежденадо было устранитьслишкомоткровенный беспорядокпостели. Тогда
только -никогдав жизни яне чувствовал себяболее пристыженным - я мог
предстать перед ним.
Мой отец был сдержан в этот тяжелый час, -до сих пор я благодарен ему
за это. Когда я хочу восстановить в своей памяти образэтого давно умершего
человека, я запрещаю себесмотреть на него с точкизрения ученика, который
привыквидеть внемвечнопоучающего,все порицающего,помешанногона
пунктуальностипеданта: я стараясь представить его себе таким, каким он был
в эту минуту, в самую человеческую его минуту,когда старик, преисполненный
сдерживаемого отвращения, безмолвно вошел вслед за мной в душную комнату. Он
держалв руках шляпуиперчатки;онхотелположитьих,носейчас же
невольнымжестомвыразилотвращение:емубылопротивночем-нибудь
прикоснуться кэтой грязи. Я предложилему кресло;он не ответил и только
отстраняющимдвижением отказался от всякогосоприкосновения спредметами,
находившимися в этой комнате.
После нескольких леденящих душу минут, в течение которыхмы стояли, не
глядя друг на друга, он снял, наконец,очки, обстоятельнопротер их,что,
как я знал, было унего признаком замешательства,и я заметил, как старик,
надеваяих,украдкойпровел рукой по глазам. Нам былостыднодруг перед
другом,и мы не находилислов, чтобы прервать молчание. В душе я опасался,
чтоон начнет читать нотацию, обратится ко мнескрасноречивым поучением,
гортанным голосом,которыйя ненавидел и над которым издевался со школьной
скамьи. Но - до сихпоря вспоминаю об этом с благодарностью- старикне
проронилнисловаиизбегалсмотретьна меня.Наконец, онподошелк
шатающейся этажерке, где стояли мои учебники, открыл их и с первоговзгляда
должен был убедиться, что они не тронуты и почти не разрезаны.