Горничная проводила менявего рабочий кабинет -
полутемнуюкомнату,вкоторойя раньшевсегозаметилцветныекорешки
многочисленныхпереплетов,мерцавшие застекляннымидверцами шкапов. Над
письменным столом висела "Афинская школа" Рафаэля, - картина, которую (как я
узнал впоследствии) он особенно любил, потому чтовсе способы обучения, все
воплощения духа символическиобъединилисьздесь всовершенномсинтезе. Я
видел ее впервые; своеобразное лицо Сократа невольно напоминало мне любимого
учителя.Позади,мраморной белизной блестелоизваяние-парижскийбюст
Ганимедавудачномуменьшении;рядом-святой Себастиан - произведение
старого немецкого мастера - не случайное сопоставление трагической красоты с
красотой торжествующей.С бьющимсясердцемяожидал:всеэтипредметы
символически открывали передо мнойновыймир духовной красоты, о которой я
до сихпор не подозревал и которой еще неуяснялсебе,испытываятолько
напряженноестремление слитьсяснейв братском объятии. Но временидля
созерцаниянеоставалось: вотонвошел,приблизился комне, -и снова
коснулся меня мягкообволакивающий взгляд,тлеющий подобноскрытому огню,
который,кмоему изумлению,расплавлялсамыезатаенныемоипомыслы. Я
заговорил с ним совершенно свободно, как сдругом,и, когда онспросило
ходемоихзанятийв Берлине,смоихуст невольносорвался -кмоему
величайшему испугу - рассказ о встречесотцом,и я повторил ему,чужому
человеку, обетсо всей серьезностью отдаться занятиям.Он смотрел на меня,
растроганный.
- Не только с серьезностью, но, прежде всего, со страстью, мой мальчик,
-сказалон.- Ктонеотдается наукестрастно, тотвлучшемслучае,
становится педагогом. Из самых недр своегосущества надо подходить к вещам.
Всегда, всегда страсть должна служить импульсом к работе.
Все теплеестановился его голос в сгущающихся сумерках. Он рассказывал
о своей молодости, - как и он в свое время натворилмного глупостей, прежде
чем нашелсвоепризвание;он уговаривалменя не терятьбодрости духаи
обещалсделать все от него зависящее,чтобы содействоватьуспешности моих
занятий; он предложил мне без стеснения обращаться к нему со всеми вопросами
и желаниями. Никогда в жизни никто не говорил со мной так участливо, с таким
глубокимвниманием. Я дрожалот благодарности и был радсумеркам, которые
скрыли от него навертывавшиеся на глаза слезы.
Часами я мог бы беседовать с ним, не замечая времени,но воттихонько
постучалив дверь.Дверьоткрыласьи,словно призрак,вошлахуденькая
фигурка. Онвстал и представил:- Моя жена.- Стройная тень приблизилась,
протянула мне узкую руку и, обращаясь к нему, напомнила:
- Ужин готов.
- Да, да, я знаю, - ответил он поспешно и(по крайнеймере,такмне
показалось)с некоторойдосадой. Внезапновголосе егомнепослышались
холодныеноты,и теперь, когда зажглось электричество, передомнойопять
стоял бесстрастный старик-педагог, который вялым жестом простился со мной.
- Да, да, я знаю, - ответил он поспешно и(по крайнеймере,такмне
показалось)с некоторойдосадой. Внезапновголосе егомнепослышались
холодныеноты,и теперь, когда зажглось электричество, передомнойопять
стоял бесстрастный старик-педагог, который вялым жестом простился со мной.
x x x
Следующие две неделия был захвачен чтениемизанятиями.Я почти не
покидал своей комнаты,обедал, стоя,чтобы не терятьвремени; я занимался
без перерыва, не останавливаясь, почти не ложась спать. Со мной случилось то
же, что с принцем в восточной сказке:срывая одну за другой печати с дверей
запертых комнат, он находилв каждой всебольшеи больше сокровищ и с все
возрастающейалчностью обыскивалэти комнаты,горянетерпением дойтидо
последней. Точно так же и я бросался от одной книги к другой, не утоляяими
своюбезграничную жажду. Первое предчувствие необъятной шири духовного мира
былотакжеобольстительно,как,ещенедавно,полнаяприключений
необъятность большого города; но к этому чувству примешивался детский страх,
что мне не удастся овладеть ею.Я отказывалсебев сне, в развлечениях, в
разговорах, запрещаясебе чем бы то ни было отвлекаться, чтобы не терять ни
минуты времени, которое я впервые научился ценить. Но более всего возбуждало
моеусердиестремлениеоправдатьдовериеучителя,заслужитьего
одобрительнуюулыбку,бытьимзамеченным.Малейшийповодобращалсяв
испытание;непрерывно яподстрекалнеумелую,но окрыленную мысль,чтобы
произвести на него впечатление, удивить его. Если он упоминал влекцииимя
поэта, которого я не знал,онупоминал в лекцииимя поэта, которогоя не
знал, я после обеда бросался на поиски, чтобы на следующий день вдискуссии
выказать свои знания. Мельком брошенное пожелание,едва замеченное другими,
обращалосьдляменяв закон: достаточнобылоему обронить замечаниепо
поводувечногокурениястудентов,чтобыятотчасже бросилзажженную
папиросу и навсегда подавил в себе привычку, которую онпорицал. Какслово
евангелиста, было дляменяего слово благодатью и законом. Мое напряженное
внимание,насторожившись,жадноловилокаждоеегосамоебезразличное
замечание. Алчно я хватал на лету каждое его слово, каждый жест,чтобы дома
со всей страстностью,со всем напряжением чувств ощупать добычу и сохранить
еенаднедуши. Признавегоединственнымруководителем,ясожгучей
нетерпимостьюсмотрелнатоварищей,какна врагов:мояревниваяволя
неутомимо повторяла клятву во что бы то ни стало превзойти и опередить их.
Почувствоваллионмоеобожание,илипришелсяемуподушемой
порывистыйнрав, -во всяком случае,он отличилменя явным участием.Он
руководилмоим чтением, выдвигал меня, новичка, почти незаслуженно, в общих
дискуссиях, имне было разрешенозаходить к нему по вечерам побеседовать в
интимнойобстановке.