Но чем больше они думали об этом,тем очевиднее
представлялось им, что ни на один день не утрачивали они надежды.
- Имнекажетсявполнеестественным,чтоянахожусьздесь...-
продолжал он. - Подле вас я наконец ощущаю себя в родной обстановке.
- Я тоже!
(И он и она ежесекундно уступали сладостному искушению чувствовать себя
едиными, заявлять о своем полном тождестве.)
Она перешла надругое место итеперь сидела прямо против него впозе
почти небрежной.Казалось,любовь вызвала вней даже физическую перемену,
проявляласьвкаждомеедвижении,придавалаейнеобычноеизящество,
гибкость.Жак восхищенно наблюдал за этим преображением.Любовным взглядом
следил он за игрой теней на поднимающейся и опускающейся груди, за переливом
мышцподтканьюплатья,заритмом еедыхания.Оннемогнасытиться
созерцанием еелегкихрук,которые искали другдруга,соприкасались,и
расходились,и снова встречались,словно влюбленные голубки...У нее были
маленькие ноготки,круглые,выпуклые, белые, "похожие на половинки лесного
орешка", - подумалось ему.
Внезапно он наклонился к ней поближе.
- Знаете, я открываю столько чудесных вещей...
- Каких?
Чтобы внимательно слушать его,онаоперлась локтем наручку кресла и
положилаподбородокналадонь:пальцыееохватывалищеку,итолько
указательный мягко скользил по губам или на мгновение протягивался к виску.
Он сказал, приблизив к ней лицо и глядя на нее в упор:
- На ярком солнце ваши глаза и вправду сверкают, как два синих камешка,
как два светлых сапфира...
Онасмущенноулыбнуласьи,словноделаясвойходвигре,тоже
внимательно оглядела его:
- А я нахожу что вы, Жак, со вчерашнего дня переменились.
- Переменился?
- Да, я даже очень.
Она приняла загадочный вид.Он забросал ее вопросами.Наконец из всех
ее неопределенных выражений, намеков, уточнений он все же понял то, чего она
не решалась высказать прямо.Как только Жак вошел, у нее возникло ощущение,
что им владеет какая-то тайная забота, не имеющая отношения к их любви.
Резким движением руки откинул он прядь, свисавшую ему на лоб.
- Ну так вот, - начал он без всяких предисловий, - вот что я пережил со
вчерашнего дня.
И он обстоятельно рассказал ей о ночи,проведенной в садах Тюильри, об
утре в редакции "Юманите",о посещении Антуана. Он пускался во всевозможные
подробности,расписывал, словно романист, обстановку, людей, передавал речи
Стефани, Галло, Филипа, Рюмеля, давал им свою оценку, признавался в том, что
его тревожило,на что он надеялся,стараясь создать унее представление о
борьбе, которую он вел против угрозы войны.
Она слушала,не упуская ни единого слова,растерянная, едва дыша. Она
оказалась внезапно ирезко втянутой не только всамый центр того,чем жил
Жак,ноивводоворот европейского кризиса,оказалась лицомклицус
грозными проблемами,которые прежде были ей совершенно неведомы.
Она
оказалась внезапно ирезко втянутой не только всамый центр того,чем жил
Жак,ноивводоворот европейского кризиса,оказалась лицомклицус
грозными проблемами,которые прежде были ей совершенно неведомы. Все здание
общественного бытия внезапно заколебалось.Онаиспытывала панический страх
совсем как те,кто во время землетрясения видит,как вокруг рушатся стены,
крыши,все,чтообеспечивалозащиту,безопасностьипредставлялось
незыблемым.
Чтокасается деятельности Жака вэтом мире,окотором она еще вчера
ничего не знала,то об этом у нее не создалось вполне ясного представления.
Но для того чтобы оправдать свою любовь к Жаку,ей необходимо было возвести
его на пьедестал. Она не сомневалась, что цели у него благородные, что люди,
которых онейназвал -этотМейнестрель,этотСтефани,этот Жорес,-
достойныисключительного уважения.Ихнадеждыдолжныбылибытьвполне
законны,разихразделял Жак.АЖакуже закусил удила.Внимание Женни
поддерживало, пьянило его.
- ...мы революционеры... - произнес он.
Она подняла глаза,и он прочел в них удивление.Впервые услышала она,
какдорогойейголоспроизноситсблагоговением слово"революционер",
вызывавшее вее уме образы подозрительных личностей,способных поджигать и
грабитьбогатыекварталыдляудовлетворениясвоихнизменныхстрастей,
босяков,которыепрячутподкурткой бомбыиоткоторых общество может
защищаться только ссылкой на каторгу.
Тогда он заговорил осоциализме,о своем вступлении в партию рабочего
Интернационала.
- Недумайте,чтовпартиюреволюции менябросил ребяческий порыв
великодушия.Япришел кнейпоследолгих сомнений,ввеликом душевном
смятении,вполном моральном одиночестве.Когда выменя знали раньше,я
хотел верить в братство человечества, в торжество правды, справедливости, но
я полагал, что оно может наступить легко, что оно уже близко. Я скоро понял,
что это самообман,ивсе во мне померкло.Именно тогда и настали для меня
самые тяжелые вмоейжизни минуты.Япалдухом...Яопустился надно
отчаянья,насамоедно...Таквот,меняспасреволюционный идеал,-
продолжалон,сволнениемиблагодарностьюдумаяоМейнестреле.-
Революционныйидеалвнезапнорасширил,озарилмойгоризонт,указал
непокорному и бесполезному существу,каким я был с детских лет, что в жизни
есть смысл...Японял,что нелепо верить,будто торжество справедливости
можетнаступить легкоибыстро,ночтоещеболеенелепо ипреступно
приходить вотчаяние!Апрежде всего японял,чтоесть активный способ
верить внаступление этого торжества!Ичтомой инстинктивный бунт может
превратиться вдействие,если я вместе с другими такими же бунтарями отдам
свои силы прогрессивному общественному движению!
Она слушала, не перебивая.