А с женщин он снимает серебряные украшения,
говоря, что делает это в наказание за то, что какие-то кочевники где-то ограбили надменного кипчакского хана. А когда у шаха имеется во дворе
триста жен, он со своими кипчаками увозит нашу лучшую девушку Гюль-Джамал, из-за которой спорили сто джигитов, и насильно держит ее в своем
дворце, называя триста первой женой. Хорошо ли это?
- Это тоже невесело, -сказал спокойно Джелаль эд-Дин. -Но то, что сто джигитов допустили увезти из кочевья лучшую девушку и не отбили
ее, -вот это нехорошо.
- Тогда в кочевье наших джигитов не было. Кипчаки хитры и выбирают время, когда к нам приезжать.
- Слушай мои слова, джигит, -сказал Джелаль эд-Дин. -Ты говоришь, что у тебя были отец, братья и сестры? Почему их больше нет?
- Белобородого отца схватили шахские палачи и на площади Гурганджа медленно разрубили на куски, начиная от ступней ног. Братья бежали на
восток и на запад. Сестер схватили кипчакские всадники и увезли. Разве это хорошо?
- Это тоже нехорошо, -сказал Джелаль эд-Дин.
- Где же мне теперь скитаться под солнцем? Что же мне остается делать?
Джелаль эд-Дин заговорил горячо:
- Если светлая сабля в твоих руках сверкает для защиты родного племени, если кроме забав на караванных дорогах, ты хочешь совершить подвиг
и стать опорой нашего зеленого знамени, то приезжай ко мне в Гургандж, и я научу тебя, как создать славное имя.
- Слушай, бек-джигит, -ответил туркмен, с яростью утирая рукавом губы. - Когда я приеду в Гургандж, то по моим следам, как шакалы,
побегут шпионы -"джазусы" шаха, но я им не сдамся и погибну в схватке. Нужно ли это?
- Этого не будет, -сказал Джелаль эд-Дин. -Когда ты подъедешь к Западным воротам Гурганджа, ты увидишь сад с высокими тополями. Спроси
у привратников: "Это ли новый дворец и сад Тиллялы? Проведите меня к хозяину!", и ты покажешь этот листок.
Джелаль эд-Дин достал из складок шафрановой чалмы листок бумаги, снял с большого пальца золотой перстень. Горящей веткой он закоптил
печатку перстня и, помочив слюной уголок листка, приложил перстень. На бумаге копотью отпечаталось красивой вязью написанное имя. Свернув листок
в трубочку, он сложил ее пополам, разгладил на колене и передал туркмену. Тот приложил листок к губам и ко лбу и спрятал в медной коробочке для
трута, привешенной у пояса.
- Я верю твоему слову, бек-джигит, я приеду. Салям! -и туркмен исчез за дверной занавеской.
Хозяин молча последовал за ним. Перед юртой, где на костре кипел большой медный котел, на мокрой от тающего снега земле сидели пять
истощенных рабов в истерзанных лохмотьях. Руки у всех были закручены за спину, шеи затянуты петлями, концы их привязаны к волосяному аркану.
Рядом с рабами стоял рыжий высокий конь с серебряным ошейником на изогнутой шее, с туго притянутым к луке поводом. На луку был намотан конец
аркана, державшего пленных. Туркмен сел на коня.
- Вперед, скоты-иноверцы! Если не будете плестись, я вас изрублю и оставлю падалью на дороге.
Пятеро рабов поднялись и заковыляли один за другим. Туркмен взмахнул плетью, и вскоре все скрылись за холмом. Хозяин вернулся в юрту.
- Почтенный гость, около сотни джигитов показались вдали и направляются сюда.
- Знаю, это джигиты хорезм-шаха ищут меня. А кто был человек, с которым я сейчас говорил?
- Это, -и хозяин продолжал шепотом, точно боясь, что туркмен вернется, - это барс Каракумов, гроза караванных путей, славный разбойник
Кара-Кончар, да рассудит то аллах!
Глава 4
ХАКИМ, ПРАВДИВО РЕШАЮЩИЙ
После остановки у кочевника Хаджи Рахим два дня шел узкой тропой через пустыню, направляясь на север к оазису в низовьях Джейхуна, где
находились города и селенья многолюдного Хорезма. Медленно плелся осел, и равномерно шагал за ним верблюд с больным купцом, все еще не
приходившим в сознание. Дервиш распевал арабские и персидские песни и всматривался вдаль, ожидая, когда же, наконец появятся цветные купола
мечетей Хорезма.
На третий день узкая тропа среди песчаных барханов обратилась в широкую дорогу и поднялась на каменистую возвышенность. Оттуда открылась
цветущая, радостная равнина, покрытая садами, рощами и квадратами зеленеющих полей. Всюду между деревьями виднелись домики с плоскими крышами,
группы черных, задымленных юрт и похожие на крепости с башенками по углам усадьбы богатых кипчакских ханов. Кое-где, точно копья, торчали острые
минареты, и возле них переливались разноцветными изразцами купола мечетей. Как большие зеркала, сверкали квадраты пашен, залитые водой. По ним
ходили полуголые, в отрепьях, люди с цепями на ногах.
Дервиш остановился на холме.
- Вот земля, созданная стать раем, -шептал он, -но она стала долиной мучений и слез. Пятнадцать лет назад я бежал отсюда, задыхаясь от
страха, озираясь, как преступник. Кто сможет узнать теперь в обожженном солнцем черном дервише того юношу, которого проклял сам верховный имам?
Вперед, Бекир, скоро мы будем ночевать у ворот столицы всех столиц, богатейшего из всех городов мира - Гурганджа, где царствует хорезм-шах
Мухаммед, самый могучий, но и самый зловещий из мусульманских владык...
Дервиш снова зашагал. По дороге стали чаще встречаться двухколесные повозки, запряженные крупными длиннорогими волами, пешие путники,
нарядные всадники на разукрашенных конях и почерневшие на солнце поселяне на тощих ослах; отовсюду слышалось мычанье коров, блеянье овец, крики
погонщиков. В первом же селении дервиша окружили люди с длинными белыми палками.
- Ты что за человек? Если ты дервиш-бессребренник, то зачем тащишь за собой верблюда? Пойдем к хакиму, он прочтет тебе твой смертный
приговор.
Дервиша привели во двор, окруженный высокой глиняной стеной. На террасе, устланной широким ковром, сидел, скрестив ноги, тощий прямой
старик в полосатом халате. Огромная белоснежная чалма, тщательно расчесанная седая борода, строгий, пронизывающий взгляд и медлительность
движений вызывали трепет у всех, кто приближался к нему, и они падали ниц. Рядом, согнувшись, сидел молодой писарь с тростниковым пером в руке,
ожидая приказаний.
- Кто ты? - спросил хаким.
- Я грешный сын моей почтенной матери, по имени Хаджи Рахим аль Багдади, ученик святых багдадских шейхов. Я хожу по длинным дорогам и
тщетно ищу следов праведников, скрытых холодным мраком могилы.
Старик недоверчиво поднял бровь и уставился на дервиша.
- А кто этот больной на верблюде? Почему он без чалмы? Правоверный ли он мусульманин, или иноверец? Мне говорят, что ты его изранил,
ограбил и распродал все его достояние? Верно ли это? Дервиш поднял руки к небу.