- Ты, всевидящее небо, одна моя защита! Дивлюсь я на сплетника, который ничем, кроме лживых слухов, не дышит! Что ему до моих трудов и
печалей! Хаким многозначительно поднял кверху указательный палец и прошептал:
- Расскажи мне правдиво, что ты знаешь об этом больном?
Тогда дервиш рассказал о встрече с разграбленным караваном и о своих стараниях спасти жизнь раненого.
Старик провел рукой по серебристой бороде и сказал:
- Может быть, этот раненый очень большой человек и рука его достает до самого солнца? Я сам осмотрю больного.
Просунув босые ноги в туфли, он спустился с террасы и прошел к верблюду.
Его окружили жители селения, стараясь перекричать друг друга.
- Мы знаем этого больного человека. Это богатый купец из Гурганджа, Махмуд-Ялвач. Вот и на верблюде выжжено его тавро. Караваны Махмуд-
Ялвача в двести - триста верблюдов ходят в Тавриз и в Булгар и до священного Багдада.
Хаким, выслушав жителей, помолчал, пожевал губами и важно провозгласил свое решение, а писарь записал его.
“Так как знающие и заслуживающие доверия люди заявляют, что больной это достойнейший купец Махмуд-Ялвач из Гурганджа, то я приказываю снять
его осторожно с верблюда, положить в моем доме и призвать лекаря-табиба, чтобы он старательно излечил его целебными травами. Дервиш, сделавший
доброе дело своей заботой о раненом правоверном, может идти дальше, и его должен вознаградить спасенный купец. Так как верблюд не может
принадлежать дервишу, то он останется у меня, пока не излечится его хозяин. За произнесение судебного приговора и приложение печати оставить при
моем управлении черного осла, принадлежащего дервишу".
- Записал? - обратился хаким к писцу.
Тот прошептал:
- Истинно сказал мой господин!
Правитель добавил:
- Ученый дервиш, возьми от моих скудных средств один дирхем Хаджи Рахим взял медную монету, потер ею лоб и приложил к губам. Держа ее в
зажатой ладони, он сказал:
- Твоя мудрость велика, о Хаким, правдиво решающий. Ты освободил меня от забот о раненом, о верблюде и об осле, на котором мне не придется
ездить, но которого мне зато и не придется кормить. Я же, ничтожнейший из погибающих, подобен легковесной монете, что скользит из щедрой руки
дающего в деревянную чашку слепого. И если твоя щедрость так же чиста, как серебро твоей бороды, то эта медная монета дирхем обратится в золотой
динар.
Хаджи Рахим раскрыл ладонь. На ней блестела золотая монета - динар.
- Истинно говорю тебе, почтенный начальник, что та земля, на которую ступит твоя нога, никогда не увидит неурожая.
Хаджи Рахим снова зажал ладонь и стоял неподвижный. А правитель и все окружающие безмолвно глядели то друг на друга, то на сжатый кулак
дервиша, и рты их раскрылись.
- Я дал ему медный черный дирхем. Это я хорошо помню. Но все вы только что увидели в его руке золотой динар, -сказал начальник. И с
быстротой, которой никто не ожидал от всегда важного старика, хаким бросился к дервишу и вцепился в его руку.
- Отдай золотой динар! Им ты должен оплатить судебные расходы!
Хаджи Рахим раскрыл ладонь, и начальник схватил монету, но это опять был медный дирхем.
Важный хаким подул себе на плечи и торжественно
поднялся на террасу.
Хаджи Рахим подошел к ослу, снял свой мешок, перекинул через плечо и, не оглядываясь, направился дальше к Гурганджу, выкрикивая во весь
голос призыв дервишей:
- Да, это он, справедливый, нет другого аллаха, кроме него!
Глава 5
ЗАВЕТНАЯ КАЛИТКА
"Все осталось таким же, как много лет назад, -думал Хаджи Рахим, прислонившись к высокому глиняному забору пустынного переулка Гурганджа.
- Те же домики с плоскими крышами среди абрикосовых и тутовых деревьев, так же на бирюзовом небе вьются стаями белые голуби, а еще выше над ними
с жалобным стоном медленно кружат бурые коршуны... Так же над забором свесились белые ветви цветущей акации и под ними притаилась та же
маленькая заветная калитка. На ее серых выветренных досках еще заметны круги искусно вырезанного узора. Когда-то из этой калитки выходила
девушка в розовой одежде и оранжевом покрывале. Где она? Что с ней стало?”
Калитка открылась, и вышла девушка-подросток в длинной розовой одежде с шафрановым покрывалом. В руке она держала лопату. Слегка выдающиеся
скулы я чуть скошенные глаза, покрой одежды и узел шафранного платка сказали бы знающему, что эта девушка из тюркского племени. Напевая песенку,
она расчистила отводную канавку в свой сад, и вода повернула в пробитое отверстие под глиняным забором.
Вдруг девушка быстро выпрямилась и, прикрывая глаза узкой смуглой рукой, посмотрела в конец улицы. Там кто-то пел высоким переливчатым
голосом:
Наступит ночь, из глаз уходит сон,
Любуюсь до зари на звездный небосклон.
И бели молодой луны увижу рог,
Я вспоминаю серп ее бровей.
То не судьба ль моя? Не мой ли рок?
Загадку разгадать хочу грядущих дней...
В глубине переулка показался молодой всадник в темно-зеленом чекмене , туго стянутом пестрым поясом. Сдвинув на правую бровь баранью шапку,
он медленно ехал на плясавшем караковом жеребце. Всадник хлестнул коня и с места бросился вскачь. Поравнявшись с девушкой, он разом осадил коня.
Девушка бросила лопату и вбежала во двор, захлопнув калитку. Всадник передвинул шапку на затылок и медленно поехал дальше по переулку.
Калитка приоткрылась, и девушка выглянула. Робко посмотрев по сторонам, она подняла лопату и снова скрылась.
Бородатый, почерневший от зноя дервиш, в остроконечном колпаке с белой повязкой хаджи и в разноцветном плаще, громко, как слепой, ударяя
длинным посохом, перешел дорогу. Оглянувшись, он осторожно снял лоскут розовой материи, зацепившийся за калитку, и спрятал за пазуху.
- Да, -бормотал он, -все здесь осталось по-прежнему: то же дерево, только оно стало еще выше и гуще, та же калитка - она лишь потемнела
и покосилась... И девушка похожа на ту, кого я любил в шестнадцать лет, но это не она. А где та, которая стояла здесь много лет назад с
корзинкой абрикосов и сама смуглая и сладостная, как абрикос?! Все осталось то же, даже вон там, над старой башней, как и раньше, кружат
ястреба. Только Хаджи Рахим не тот...
Дервиш постучал посохом в калитку. За старой карагачовой дверцей послышался старческий кашель. На пороге появился старик, сухой и
сгорбленный, в белоснежной чалме.
- Ягу-у! Я-хак! - запел дервиш.